Джейн Харвей-Беррик - Приговоренные к пожизненному (ЛП)

Он остановился, будто ожидая, что я отвечу, но мне было слишком удобно, я была так перенасыщена и совершенно обессилена, чтобы что-то говорить.

Его голос звучал нерешительно, когда парень заговорил снова.

— Господи, Торри, я терпеть не могу выглядеть в твоих глазах, как долбанный подросток, но ты должна сказать мне, милая, как это было для тебя?

Я почти выдала саркастический ответ, но в его словах ощущалась ранимость. Я не хотела снова ранить его таким образом, зная, что всё, что ему нужно, это правильные слова от меня.

— Хорошо, — сказала я, рисуя маленькие кружочки на тыльной стороне его ладони. — Каждый раз я думаю, что не может быть ещё лучше, чем предыдущий, но каждый раз это снова происходит. Каждый раз, когда я думаю, что лучшего уже не испытаю, ты снова учишь моё тело чему-то новому. Я не могу насытиться тобой, Джордан Кейн.

Он резко выдохнул, и я почувствовала, как Джордан дрожит. Он больно прижимал меня к себе, пока его тело тряслось позади меня. Я лежала в объятьях. Моя спина прижата к его груди, поглаживаю его руки и запястья и переплетаю ноги с его, позволяя ему выплакаться в мои волосы.

Через несколько минут он замирает, и я чувствую, как его тело застыло от смущения, что он потерял контроль. Я повернулась в его руках, чтобы быть к нему лицом к лицу, и поцеловала его длинные ресницы, убирая с них слёзы.

— Всё хорошо, Джордан. Ты в безопасности со мной.

Он судорожно вздохнул.

— Я люблю тебя, Торри Делани. Ты не обязана говорить мне тоже самое в ответ, но я люблю тебя. Я не верил в то, что жизнь стоит того, чтобы продолжать её, пока не встретил тебя. Я так, так сильно рад тому, что я ошибался.

Любая возможность ответить ему застряла у меня в горле.

Его руки крепче обняли меня, а я стала ждать того момента, когда придёт паника, когда испугаюсь того, что он сказал мне, испугаюсь силы его чувств.

Но паника так и не пришла. Вместо этого я прижалась к его сильному, твёрдому телу и держала его настолько крепко, насколько могла.

Джордан

Эта девушка.

Что она сделала со мной. Я чувствовал себя так, как будто годами жил в тёмной пещере, а она стала солнцем, которое взорвалось возле меня. Она раскрыла каждый слой кожи, вливая свою доброту и сострадание, исцеляя меня изнутри.

Я наблюдал за Торри, пока она лежала возле меня у залива, её волосы были раскинуты на подстилке, золотистая кожа сияла на солнце. Она доверила мне свои мысли, воспоминания, свои чувства, а также своё тело.

Это до чёртиков меня пугало — чувствовать так много всего.

Я потратил восемь лет на то, чтобы все мои эмоции оставались под замком.

В тюрьме ты находишься в клетке вместе с такими же, как ты. Почти с такими же. Они остаются неприкасаемыми вплоть до того момента, пока ярость, злость и разочарование не превращаются в насилие. Каждую секунду ты должен оглядываться, и если ты дашь хоть какую-то слабину, то ты в заднице. Иногда в прямом смысле слова.

Условно-досрочное освобождение стало шоком для меня. Мне отказывали так много раз, год за годом, что я почти утратил всякую надежду на освобождение.

Я сел в своём белом свитере, в наручниках, наблюдая за равнодушными лицами комиссии передо мной. Мне перечислили мои последние проступки: драка, нанесение ран другому заключённому, татуировки несмотря на запрет, плохое поведение, неуважение к охране. Но затем я, по всей видимости, показал «прогресс в моей реабилитации» Это было новостью для меня, но я бы принял всё, что только мог получить.

Я был удивлён, даже потрясён тем непостижимым фактом, что мои родители собирались принять меня обратно домой в качестве соглашения с моим условно-досрочным освобождением. Я не ожидал этого. На самом деле, был уверен, что больше никогда не увижу и не услышу от них что-нибудь. День моего освобождения был американскими горками из-за тех эмоций, которые я пережил.

Я был взволнован, нервничал, был в грёбаном ужасе, если быть честным до конца. Я знал, как быть хорошим заключённым в тюрьме, но я больше не знал, как жить за её пределами. Мне пришлось находить новый способ общения с обычными людьми, пришлось научиться множеству знаков. Я не мог больше мыслить в реальной жизни так же, как мыслил в тюрьме. У меня не было ни единого грёбаного понятия о том, как вести себя.

Увидеть своих родителей было самым большим долбанным потрясением. На протяжении годов я думал, что они отказались от меня. От них не было ни писем или открыток, ни звонков, никаких ответов вообще. Я, возможно, тоже умер для них.

Поэтому, услышав, что они хотят забрать меня домой, во мне возродилась хоть какая-то надежда. И у меня были вопросы…много вопросов. Все они начинались со слова «почему».

Я встал рано утром в день своего освобождения, по большей части, потому что не мог уснуть. Мне выдали какую-то дерьмовую одежду и с охраной вывели из камеры. В коробке у меня было пару книг в мягком переплёте и некоторые эскизы татуировок, которые я сделал. И всё. Это была вся моя жизнь за последние восемь лет.

Охрана привела меня в комнату, где сидели мужчина и женщина — мои родители. Это было шоком. Они, конечно же, выглядели старше, но я не ожидал этого. В моей голове они застыли в том времени, когда я видел их последний раз, на суде, в слезах.

Я видел, как они разглядывали моё лицо в поисках хотя бы чего-то, что напомнило бы им о мальчике, которого они знали, в чертах мужчины, который стоял перед ними. Глаза отца прошлись по линиям тату, и он нахмурился. Я видел, как он пытался понять то, как же я смог сделать татуировки в тюрьме?

Когда я встретился взглядом с мамой, она отвернулась.

Они не попытались прикоснуться ко мне. Ни объятий, ни рукопожатий, ни слов. Офицер указал мне на стул, и мы сели, смотря друг на друга, посторонние друг другу люди, которых свела какая-то извращённая судьба.

Офицер вручил мне копию моей справки об освобождении и снова объяснил правила, которые нужно соблюдать при условно-досрочном освобождении. Никто кроме него не разговаривал.

Документы были оформлены, и меня отпустили.

Это было странным — ходить по парковке, предназначенной для посетителей. Я не знаю, чего ожидал, но всё это казалось таким нереальным. Глазами я искал папин старый грузовик, но когда он нажал на брелок, замигали фары у Тойоты.

— Купил новую машину, пап?

Он выглядел шокированным, что я заговорил с ним, и кивнул в ответ.

— Уже четыре года как.

Это были первые слова, произнесённые им, после того, как он много лет назад сказал, что я ему больше не сын. А мама просто уставилась на меня.