Потом, немного успокоившись и придя в себя, они сидели все в Петькиной комнате вокруг обнимающей своих детей Аллы и сочувственно слушали ее виновато счастливый лепет, состоящий, в сущности, из одних только горестных восклицаний:
— Петечка, боже мой, какой же ты бледный и худенький… Ты болел, да, Петечка? Васенька, а ты как изменилась… А что у тебя с лицом такое, Васенька? Тебя что, ударил кто-то, да? А руки… Вася, какие у тебя ужасные руки… А где ты учишься, Васенька? В какой институт ты поступила?
— Да я не учусь, мам… Я работаю…
— Почему? А, ну да… Это из-за бабушки, да?
— Да, эта девочка работает, чтобы оплатить мне бабушкин массаж… — тихо произнесла в повисшей неловкой тишине-паузе Лерочка Сергеевна. — И не зря работает, между прочим. У нас уже стойкая положительная динамика пошла, знаете ли…
— А еще эта девочка сдает свою комнату постороннему мужчине, чтобы выжить как-то! — быстренько вставила свое слово и Марина. И в голосе ее явственно услышалось, дрогнуло довольно выпукло направленное в сторону Аллы обвинение — не удержалась-таки Марина от эмоций, и даже воспитанное лицо ее от них не удержалось — тут же и проступили на нем некрасиво и зависть, и презрение к этой женщине…
— А вы кто? — испуганно уставилась на нее Алла. — Что-то я вас не припомню…
— Меня зовут Марина. Мой муж как раз и снимает комнату в этом доме…
— А! Фрау Марина! — оживилась вдруг навстречу ей Алла. — Так это вы написали моему мужу письмо? А вы знаете, я ведь очень, очень благодарна вам за это! Сама бы я ни за что не решилась ему про детей рассказать… И вы правы, презирать меня есть за что…
Она снова заплакала и снова начала обнимать лихорадочно и по очереди то Василису, то Петьку, приговаривая сквозь слезы:
— Ну все, все… Теперь все будет хорошо, дорогие мои… Теперь мы будем наконец вместе… Ольга Андреевна, и вас я тоже не брошу, я все, все для вас сделаю, что смогу только…
— Да уж. Сделайте, пожалуйста, — холодно произнесла Марина, надменно улыбнувшись. — Очень меня этим обяжете…
А девочка Лиля Колокольчикова никак в этом взрослом и странном диалоге не участвовала. Лиля забилась маленькой белой мышкой в угол комнаты и плакала как-то совершенно по-взрослому, тихо и жалостно попискивая — так ей мальчика этого, Петю Барзинского, было жалко. То есть не мальчика жалко, конечно, а расставаться с ним было жалко — вот увезет его мама в свою Германию, и все… Она из своего уголка первой и заметила Сашу, уже давно стоящего в дверях и разглядывающего словно издалека всю эту компанию. Вернее, ей сквозь слезы показалось, что он их всех разглядывает. На самом деле он смотрел только на Василису, из-за спины обнимающей ее матери его пока не увидевшую. Лиля тихонько подошла к ней, тронула за плечо и потрясла слегка, и показала глазами на дверь — смотрите, мол, кто еще пришел…
И Василиса встала с дивана во весь рост, и тоже стала смотреть на него, уже ничего не слыша и не видя вокруг себя. Алла удивленно подняла на нее глаза и, проследив за ее взглядом, так же удивленно уставилась на высокого, довольно-таки приятного мужчину в дверях, и сразу отметила вдруг, как сияют у мужчины этого глаза навстречу ее дочери, и подергала ее ревниво за руку:
— Васенька, а кто это, а? Ну, чего ты так застыла-то, Васенька?
А Васенька и впрямь будто застыла. Или онемела на время. Или улетела будто куда… А потом спросила тихо-тихо, одними только губами:
— Ну? Что? Взяли?
— Да, взяли… — радостно ответил ей Саша. — И похвалили очень. И сказали, чтобы я нес к ним в издательство абсолютно все, что у меня есть… Я уж и бумаги какие-то подписал…
— Ну вот, я же тебе говорила, а ты мне не верил…
— Да. Спасибо тебе. Ты ведь не уедешь от меня, Василиса? Ведь не уедешь?
— Нет, конечно… — И, улыбнувшись озорно и счастливо и будто полоснув его по сердцу острым лезвием взгляда монгольских своих глаз, добавила весело и совсем обыденно: — Чего я, дура совсем последняя, чтобы от писателя Александра Варягина уезжать? На сумасшедшую похожа? И никуда я не уеду, и не надейся даже…
— Ты… Ты моя умница… Хулиганка и умница… — расплылся в счастливой улыбке навстречу ее словам Саша. — И еще ты…
— Молчи, я знаю. Еще я этот… Как его… Прерий душистых цветок…
Они говорили все это так тихо и так абсолютно только для себя, будто и не было больше никого в этот момент в комнате. Для них и в самом деле сейчас тут никого не существовало, они никого не видели и не слышали, кроме самих себя, и даже возмущенных материнских восклицаний Василиса в этот момент не слышала:
— Васенька, что ты говоришь такое, Васенька! Опомнись! Как это ты не уедешь? Почему?
— Потому что я прерий душистых цветок, мама! — повторила она уже громче, продолжая улыбаться и смотреть Саше в лицо. — Понимаешь? Потому и не могу никуда уехать…
— Вась! Ты чего это! — вдруг возмущенно подал свой голос из-под материнской обнимающей его руки Петька. — Это же не ты цветок! Это же Колокольчикова цветок! Чего ты примазалась-то! — и, обращаясь к матери, вдруг проговорил виноватой скороговоркой: — Ой, мамочка, а я ведь тоже ехать с тобой не могу… У меня же тут Колокольчикова… Лиля, ты где, иди сюда, я тебя с мамой своей познакомлю…
— Дети, вы что… Нет, погодите, дети… Вы с ума сошли? Что вы говорите такое? Какие прерии? Какие цветы? Еще и колокольчики какие-то… Я ничего, ничего не понимаю…
«Да уж, пора бежать быстрее к Сергунчику… — глядя на все это разворачивающееся перед ее глазами безобразие, подумала грустно Марина. — Хоть он и не молод уже, да наверняка еще и женат… Саша лучше во всех отношениях, конечно, но что теперь поделаешь, раз тут такая любовь-трагедия разыгралась. Про цветы вон чушь какую несусветную несут, как давеча и Ольга Андреевна, еще и про прерии какие-то… А Сергунчик, он ничего! Он ей и квартиру снимет, и поговорит ласково да по-человечески, и не будет на нее смотреть никогда отрешенными, будто затянутыми неведомой пленкой глазами… Хотя вот зря, зря она на Сашу наезжала из-за вечного его сидения за ноутбуком своим! Оно вон как получилось нехорошо, и впрямь из его писанины товар вышел полезный, раз книжки печатать будут… Эх, если б раньше знать…»
Она еще раз вздохнула грустно и двинулась тихонько к выходу — никто и не заметил английского ее исчезновения. В прихожей, одеваясь, она уважительно провела руками по ткани немецкого Аллиного пальто — красотища-то какая, господи… Ну ничего, ей Сергунчик такое же купит! А девчонка, Василиса эта, настоящего счастья и не понимает вовсе, раз с матерью в ее немецкое благополучие ехать отказывается…