Ознакомительная версия.
Арсения Волка, как выяснилось, «промежуточный» вариант совершенно не устраивал.
– Да что здесь думать? Соглашайтесь! Вот увидите, вам понравится! Там насыпной песчаный пляж, а вокруг – настоящий лес, не какие-нибудь дорожные посадки! Сосны вокруг! Березы с белыми стволами! Все свежее, зеленое. Вода чистая, прозрачная. И еще там… качели есть!
– Качели? – Не выдержав, Майя снова рассмеялась. Это был убийственный аргумент. Только откуда он узнал об этом ее детском пристрастии – кататься на качелях? – Ну если даже качели есть, то я, пожалуй, соглашусь поехать на эту вашу турбазу…
– Вот и отлично! Вот и замечательно! Увидите, вам понравится! Значит, на субботу договариваемся?
– На субботу, – покорно согласилась Майя.
– Значит, в субботу мы за вами заедем! Мы – это мы с Федором! Вы долго спите? Если мы часов в девять заедем, это не рано будет?
– Не рано. Я обычно в восемь просыпаюсь.
– В восемь просыпаетесь? Ну вот и хорошо! Вот и отлично, значит, к девяти собраться успеете! Значит, до субботы?
– До субботы, – согласилась Майя. – Только у меня еще один к вам вопрос… Вы вообще-то куда собрались за мной заезжать? Вы адрес-то знаете?
– Адрес? Тьфу, черт, и правда… Совсем забыл про адрес! Диктуйте, я записываю уже!
«Сумасшедший человек». В очередной раз поставив неизменный диагноз Арсению Волку, Майя продиктовала адрес, повесила трубку и наконец вернулась на кухню к своему тесту, с удивлением заметив, что проговорила по телефону целых двадцать минут.
Странно, а ей казалось – минуты три, не больше…
Нет, все-таки она была необыкновенной девушкой. Совершенно необыкновенной.
Он еще тогда, при первой встрече, это заметил. Заметил – но как-то не обратил внимания, не придал значения, потому что слишком сильно был занят планированием Федькиного дня рождения и в голове никакие другие мысли не задерживались, тем более мысли о девушках. Ну да, подметил, что ноги у нее очень длинные, что коса густая, носочки беленькие и чувство юмора присутствует… Но только и всего. По большому счету этого ведь недостаточно, чтобы назвать девушку необыкновенной. В самом деле, мало, что ли, на свете таких вот длинноногих и длинноволосых, в беленьких носочках и с чувством юмора? Полным-полно! Если не каждая вторая, то уж каждая третья – точно.
Но оказалось, что никакая она не вторая и не третья. Оказалось, что она, Майя, такая вообще одна. Единственная. И дело не в носочках и не в длине ее ног, хотя и то и другое впечатляло, а в ней самой… В том, что она – необыкновенная.
Только теперь, сидя за рулем своей «ауди» и стараясь внимательно следить за оживленной в погожий субботний день трассой, он наконец это понял. Мелкий гравий шуршал под колесами, летний ветер, залетая в окно, теребил волосы, наполнял салон живыми запахами свежей июньской травы и колосящейся вдоль дороги желтой пшеницы. На переднем пассажирском сиденье вместо пассажира сидела игрушечная собака, которую Майя для чего-то решила взять с собой. Собака была пристегнута к сиденью ремнем безопасности, чтобы не падала каждый раз Арсению на колени, а в магнитофоне громко, на весь салон, распевали свою радостную песню разбойники из «Бременских музыкантов»:
Говорят, мы бяки-буки,
Как же носит нас земля?
Дайте, что ли, карты в руки
Погадать на короля…
– Ой, ля-ля! Ой, ля-ля! Завтра грабим короля! – с заднего сиденья подпевал разбойникам дружный дуэт голосов. И разве можно было удержаться от того, чтобы, наплевав на все на свете, не боясь показаться смешным, присоединиться к этому дуэту, проорав во все горло: – Ой, ля-ля! Э-ха!
И дружно, в три голоса, рассмеяться…
На самом деле она была необыкновенной девушкой. Обыкновенная ни за что в жизни не стала бы вот так распевать разбойничьи песни в машине. Стучать от восторга ногами по полу, застланному резиновым ковриком. Радоваться, как ребенок, пейзажу за окном, кричать: «Смотри, Федька, смотри, коровы!»
Нет, обыкновенная совсем по-другому себя вела бы. Сидела бы чинно в машине на переднем сиденье, слушала бы романтическую музыку, какой-нибудь попсовый мотивчик или в крайнем случае популярный «Город-312», пыталась бы вести светскую беседу и изредка одергивала бы расшалившегося от тоски на заднем сиденье Федора.
Она бы не пела, не плясала, не закатывалась бы от хохота, и в ее взгляде не было бы ни одного смешного чертика. Ни одного! Что уж говорить о целой толпе этих чертей, которые плясали в черных глазах Майи, – изредка ему все же удавалось поймать ее взгляд в зеркале заднего вида, и от этого взгляда по спине пробегала теплая щекотливая дрожь, и позвоночник вдруг становился мягким, каким-то ватным, и мысли в голове тоже превращались в вату, и пальцы уже не могли держать руль…
Он строго-настрого запретил себе смотреть на нее, всерьез опасаясь последствий, – в таком состоянии недолго и в кювет на большой скорости слететь. Но все же иногда поглядывал, ловил ее черный взгляд с чертиками и снова цепенел, снова пугался своего состояния и снова запрещал себе на нее смотреть…
И так – всю дорогу.
– Пап, мы скоро приедем?
– Скоро уже. А ты чего спрашиваешь? Ехать, что ли, надоело уже?
– Нет! Наоборот! Я потому и спрашиваю, что ехать очень здорово и весело! Не хочется приезжать! – объяснил Федор, и последняя его фраза утонула в новом взрыве хохота.
Непонятно было, над чем они там, сзади, смеялись, – кажется, иногда совсем уж без причины, и от этого беспричинного смеха на душе становилось как-то по-особенному легко. Черт, думал Арсений, а ведь он даже уже и не помнит, когда Заяц в последний раз вот так громко и беспричинно грохотал – до слез в газах, почти до икоты. Наверное, никогда… Федька всегда производил впечатление серьезного, не по-детски рассудительного мальчишки, и как же радостно было сознавать, что на самом-то деле его сын совсем не такой! Что на самом деле он – нормальный ребенок, такой же, как и все дети, у которых нет особенных причин слишком рано становиться серьезными.
А ведь это она, Майя, его рассмешила.
И за это он готов был носить ее всю жизнь на руках. Пусть только попросит, потому что сам он предложить наверняка постесняется. И готов был отдать ей полцарства, если бы оно у него было, и даже не полцарства, а все царство без остатка и в качестве бесполезного приложения отдал бы и сердце свое, и душу свою, и все на свете бы отдал…
И как это у нее получается? Хотя если подумать, то никакого особенного секрета в этом нет, не специально она старается, чтобы Федора рассмешить, а просто смеется, потому что ей смешно. Дети ведь на то и дети, чтобы смеяться без причины, и пусть для некоторых это «признак дурачины», а для Арсения это совсем никакая не «дурачина», а нормальное и естественное для ребенка состояние…
Ознакомительная версия.
