– И что, опять тут? – Я похлопала рукой по спинке дивана.
– И тут… тоже… – кивнула головой Сонечка.
– Неужели ты теперь будешь утверждать, что любишь Половцева? Или любовь теперь вообще не имеет существенного значения, когда есть молодой здоровый секс?
– Ты все иронизируешь, мама! Хотя тебя, конечно, можно понять… Но все не так, как ты думаешь! Я ведь перед ними обоими провинилась: и перед Даниилом, и перед Васей. Знаешь, Коньков, когда мы случайно встречаемся, смотрит сквозь меня, будто не видит. Гордый! Обманули его! А я ведь тогда все это от сумасшедшей любви к нему сделала… Мог бы, кажется, и простить… А простил Вася. Он даже никогда не вспоминает мне Даниила. Представляешь? Он любит меня по-настоящему!
– Он-то любит, – согласилась я. – А ты?
– А я? – Сонечка задумалась, и лицо ее сделалось просветленным. – Я боюсь сказать что-нибудь не то, мамочка. Я еще не знаю. Но когда я думаю о Васе, у меня делается горячо здесь… – И моя дочь прижала руку к груди.
И вот еще одна свадьба. Я смотрела на юных молодоженов и беспрестанно вытирала слезы насквозь мокрым носовым платком. У Дюбарева тоже глаза были на мокром месте. Надо же, моя непутевая Сонечка неожиданно для себя нашла настоящую опору в жизни, защиту и любовь в лице слесаря механосборочных работ Васи Половцева.
Сам Вася в темном строгом костюме, белой рубашке и галстуке выглядел ничуть не хуже французского посланника, которого моей дочери после всего с ней случившегося прочила Наташа. А Сонечка… Сонечка выглядела растерянной от того, что нашла счастье там, где никак не рассчитывала его найти. Ее циничное предложение Половцеву «жить как муж и жена» завершилось законным браком. Она смотрела на своего молодого мужа с изумлением и восторгом. Я несколько раз слышала, как она назвала его ненаглядным. Что еще надо матери?
У Васиной бабушки была однокомнатная квартира в Автове. После свадьбы внука она переехала жить к своей дочери, Васиной матери, а квартиру отдала молодым. Сонечка от меня съехала, да еще так далеко – на другой конец города. Еще неделю я жила воспоминаниями о свадебных хлопотах и торжестве, а потом меня накрыла черным колпаком страшная тоска. В пустой двухкомнатной квартире мне хотелось выть голодным издыхающим волком. И внешне я вернулась к своему первоначальному образу: баклажановый цвет моих волос поблек, да и остался только на самых кончиках, снова краситься я не хотела. Нет уж, не на ту напали, господа мужчины! Разглядите и полюбите меня сивенькой, баклажановую всяк заметит.
Дюбарев по-прежнему крутится рядом. Иногда я оставляю его ночевать и позволяю делать с собой все, что ему хочется. Утром после такой ночи я всегда чувствую себя отвратительно. «Продажная, похотливая тварь!» – говорю я самой себе, и это еще самые невинные выражения, которыми я себя награждаю. Я не люблю Романа. Когда он обнимает и целует меня, я понимаю это особенно четко, но все равно отдаюсь ему за те минуты блаженства, когда в полной отрешенности от действительности могу воображать, будто парю в небесах с другим. А с каким другим? У меня нет никакого другого! Даже Андрей уже не приходит ко мне во сне.
Я пуста. Сонечка кое в чем была права. А Дюбарев – фантом. Уже вполне пришедшая в себя Наташа опять злится и грозится подарить мне на день рождения вибратор, чтобы я отпустила больше ни на что не годного Дюбарева на все четыре стороны. Она даже перестала придумывать ему клички. Называет только по фамилии. А разве я держу Романа? Он сам приходит ко мне. Вы тоже меня осуждаете? А вы когда-нибудь испытывали чувство сосущего одиночества, когда рядом ни одного любящего тебя человека. Наташа – с мужем, Сонечка – с мужем. Больше никого у меня нет, кроме Дюбарева.
Даже во сне
мне не видится то,
чему не суждено сбыться.
Крайняя степень невезения.
В конце июля у Валеры Беспрозванных день рождения. Я хотела поздравить его по телефону, но он лично пригласил меня в гости, а потом еще и Наташа взяла с меня слово, что я обязательно приду. Они обещали, что ничего торжественного устраивать не будут, потому что сорок лет вообще не принято отмечать, а Наташа к тому же на восьмом месяце беременности (они с Сонечкой должны родить с интервалом в два месяца). «Посидим в тесном кругу, поболтаем», – сказала Наташа, но велела мне прийти в приличном виде, потому что даже на скромном празднике не желает видеть меня с постным лицом и кое-как причесанной и одетой.
День рождения пришелся на воскресенье, и у меня была куча времени, чтобы привести себя в порядок. Честно говоря, мне ничего не хотелось с собой делать, но пришлось, раз обещала подруге. Я обновила в парикмахерской свое отросшее градуированное каре, сделала маникюр и даже попыталась накрасить губы. Поскольку вечные мои джинсы Наташа не велела надевать, я надолго задумалась перед распахнутым шкафом. Только теперь обнаружилось, что я очень давно уже себе ничего не покупала нового, и надеть мне ну совершенно было нечего. Я решила пойти к подруге через вещевой рынок, купить первое же приглянувшееся платье и тут же его надеть, срезав, разумеется, ценник.
На рынке я поймала себя на том, что хожу между прилавками без всякого интереса, даже и не пытаясь толком приглядеться и прицениться к товару. Пришлось взять себя в руки, и минут через двадцать я уже бежала к автобусу в костюме брусничного цвета. Оранжевая помада, которой я обвела губы дома, не подходила к нему совершенно, но мне не было до этого никакого дела.
Моя подруга, открыв дверь, выпучила сумасшедшие глаза на мой новый костюм и зашипела:
– Полный отстой! Где ты взяла эту гадость?
– На рынке, – честно призналась я.
– Так! Быстро за мной, пока тебя никто не видел! – своим животиком она затолкала меня в ванную, закрыла дверь на защелку и через несколько минут принесла свое любимое черное платье из ткани стрейч и коробку косметики.
Из ванной я вышла в виде, который Наташа признала годным, и мы прошли в комнату. Я сразу наткнулась на него взглядом… На кого? На Константина Ильича Конькова. За столом, кроме Беспрозванных и Конькова, сидел еще тот самый Саша, Валерин однокурсник, и его жена. Получалось трое на трое. Я поняла, что Константин Ильич приглашен специально для меня. Конечно же, это постаралась Наташа. Никогда не слышала, чтобы Валера дружил с Коньковым, а тут вдруг он – один из немногочисленных гостей.
Хорошо еще, что меня посадили рядом с Коньковым, а не напротив: нам не приходилось смотреть друг другу в глаза. Мне кажется, за весь вечер я не сказала и пары слов, до того неловко себя чувствовала. Наташа, видя мое состояние, трещала за двоих и вообще старалась вовсю, и, возможно, кроме Константина Ильича, никто и не заметил моей скованности. К концу застолья я была уже чуть ли не в коматозном состоянии, потому что понимала: домой мне придется идти вместе с Коньковым.
