— Не уходи! — воскликнул он, но она уже стремительно направлялась в гардероб за своим пальто.
Он выскочил за ней на улицу, где небо было покрыто темными тучами и валил густой снег. Слава Богу, он распорядился, чтобы машину прислали к ресторану. В тот момент, когда она поднимала воротник пальто, он крепко схватил ее за руку.
— Позволь мне подвезти тебя до работы, к салону.
— Лучше не надо. Я возьму такси.
Не обратив внимания на ее протест, он втолкнул ее на заднее сиденье машины, когда шофер открыл перед ними дверцу.
— Поезжайте самой длинной дорогой на Графтон-стрит, — хрипло приказал он и поднял перегородку из темного стекла, отделявшую водителя от пассажиров в задней части салона.
Они оба заговорили одновременно, он, предчувствуя неизбежную потерю, она, страдая от комплекса неполноценности, упрекая себя за отсутствие гордости, — знакомые чувства, которые, как Людмила думала, она преодолела с помощью упорного труда и осознания, что способна добиться успеха своими силами. Лица обоих были полны боли.
Машина резко вильнула, объезжая кого-то, перебегавшего дорогу. Людмила очутилась в его объятиях, и он распахнул на ней пальто, и они жадно набросились друг на друга, его руки проникли ей под свитер, под лифчик, нащупывая грудь, губы ласкали шею, он навалился на нее всем телом.
Она заставила его остановиться, несмотря на то, что лицо ее говорило об обратном: она хотела его с той же страстью, с какой он желал ее.
— Ты стыдишься меня! — выкрикнула она, а за окном шел снег, застилая плотной темной завесой весь мир.
— Стыжусь? — Он был уязвлен. — Я тебя не понимаю! — сердито закричал он. — И кто же предлагает тебе работу в Америке? Паршивый поляк? Я уничтожу его!
— Да как ты смеешь…
Он зажал ей рот рукой, со злостью опрокинул на сиденье, обтянутое плюшем, задрал свитер, поднял лифчик и припал губами к груди.
— Нет, нет, нет… — стонала она, однако не предпринимая никаких попыток остановить его, когда его рука скользнула ей под юбку, в шерстяные штанишки; она жаждала его близости, сгорая от желания вновь ощутить внутри себя его пальцы, язык, его самого. Она боролась с собой, победы сменялись поражениями, она кричала, а тем временем машина медленно двигалась дальше.
Он говорил ей все те вещи, в которые раньше не верил, безумные, безрассудные слова любви, которых никогда не говорил прежде ни одной женщине.
— Не могу жить без тебя… Я люблю тебя… Ты нужна мне.
— Но недостаточно. Твои дети… — В ее голосе прозвучала неподдельная горечь. — Ты не готов представить меня своим детям, друзьям. Ты хочешь спрятать меня подальше, точно какую-то… какую-то шлюху, как назвала меня твоя жена. Ты хочешь сделать меня шлюхой!
Он резко оттолкнул ее. Как она может разговаривать с ним подобным образом? Маленькое ничтожество из Чехословакии, она не знала ничего, пока он не принял ее в свои объятия? Да как она смеет? Он не верил своим ушам.
Когда машина свернула на Бонд-стрит, он хмуро сидел в углу, пристально наблюдая за тем, как Людмила аккуратно застегивает пальто и вынимает из сумочки зеркало, чтобы поправить макияж. И снова она выглядела, как прежняя Людмила, недоступная, загадочная, богиня огня и льда, от которой, да поможет ему Господь, он совершенно потерял голову, — или он действительно по-настоящему любит эту молодую женщину?
Теперь она, как и всегда, полностью владела собой, и, помимо размазанной помады, не осталось и следа дикой страсти, владевшей ею всего несколько минут назад, по силе не уступавшей его желанию. Отвернувшись к окну, Людмила смотрела, как идет снег, и он был убежден, что она полна решимости доказать, что может без него обойтись, как она, по сути, доказала это на деле за прошедшие два года.
— Я не желаю снова видеть тебя, — тихо промолвила она. — Ты уже сказал мне, хотя даже не понимаешь этого, что мне нет места в твоей жизни.
Бенедикт сжал руку в кулак, ногти впились в ладонь. Он знал — она говорила серьезно. Людмила не походила на двуличных женщин, которых он достаточно повидал на своем веку: они говорили одно, а думали другое. Она была готова уйти из его жизни, как она сделала два года назад, ни разу не оглянувшись, и на сей раз навсегда.
Он совершенно упал духом, когда машина подъехала к салону Елены Рубинштейн на Граф-тон-стрит, — еще недавно он предвкушал, как в недалеком будущем Людмила покажет ему салон. А сейчас всякий интерес к фирме «Рубинштейн» пропал, умер, так же, как, ему казалось, умер он сам.
У величественных дверей Бенедикт заметил знакомую фигуру, с потерянным видом высматривавшую несуществующее такси. Это был Чарльз, его сын. Он явно выполнял заданный урок, словно прилежный ученик. Прежде чем машина успела затормозить у тротуара, он увидел, что Чарльз вернулся в здание.
К изумлению Людмилы, Бенедикт вдруг расхохотался. Вместо ожидаемых страха и вины, какое же чувство охватило его, когда он увидел на улице своего сына? Бенедикт не мог в это поверить. Облегчение, новое чувство радостного, ничем не замутненного облегчения — и в ту же секунду он ясно понял, что ему делать, и неважно, что кто-либо, в том числе и его обожаемая дочь Сьюзен, подумает или скажет.
Как он мог быть таким идиотом? Раз уж Норрис пошел на мучительный разрыв с Одри, Бенедикт составит ему компанию, если придется столкнуться с неприязненным отношением Сьюзен и светского общества. Ему было плевать на общественное мнение, а Сьюзен скоро смирится с фактом. Ему нетерпелось сказать Норрису, что они заново начнут жизнь с новыми сексуальными партнершами примерно в одно и то же время.
Когда машина остановилась, он сидел, скрестив на груди руки, и улыбнулся, когда Людмила холодно взглянула на него и сказала:
— Не знаю, что так развеселило вас, полковник Тауэрс, но в любом случае я хочу попрощаться. Я говорю совершенно серьезно. Все кончено.
Какое наслаждение готовит ему будущее — растопить лед, разжечь огонь, покорить мятежный дух этой страстной и прекрасной молодой женщины. Какое глубокое удовлетворение он получит, пестуя и направляя ее талант, научив ее играть роль хозяйки дома, увидев ее в пору расцвета, став отцом ее детей. У Бенедикта закружилась голова от радости при мысли о ее юности, ее жизненной силе и энергии. Она навсегда сохранит ему молодость.
Хотя шофер уже выходил из машины с зонтиком, Бенедикт не пошевелился, и тогда Людмила, перегнувшись через него, попыталась открыть дверцу. Он толкнул ее обратно на сиденье, заметив:
— Не так быстро, юная леди. Вам придется научиться принимать услуги со стороны окружающих как подобает. — Он накрыл ее руки своей ладонью и с удовольствием отметил, что она дрожит. Он всегда сохранит над нею власть, заставляя дрожать от радости, от страха и от страсти.
