Кристиану почудилось, что она бросила на него полный изумления и светлой надежды взгляд. Возможно, она подумала, что он принес ей избавление от жестокой участи? В таком случае будет горько ее разочаровывать.
— Садись, — сказал надзиратель, — этот господин хочет с тобой побеседовать. И смотри, без глупостей!
Он вышел, а девушка села, привычно расправив подол рваной юбки.
Кристиан раскрыл тетрадь для записей, а потом посмотрел в лицо узницы.
— Вы позволите немного побеседовать с вами, мадемуазель? Не беспокойтесь, я не буду задавать чересчур откровенные вопросы. Меня зовут Кристиан Делорм, я сотрудник газеты «Старый и Новый свет». А как ваше имя?
— Зачем вам знать мое имя? — взволнованно прошептала она. — Я для вас чужая. Не все ли равно, как меня называть?
— Как хотите, мадемуазель, я ни на чем не настаиваю. — Его тон показался ей деловитым и холодным.
— Вам нравится ваша работа? — спросила девушка.
— Да. Но не сейчас. Поверьте, это связано не с отношением к вам. Просто я полагаю, у людей, которых приговорили к смерти, и без того довольно страданий.
— Я не боюсь смерти.
— Не боитесь? Почему?
Она устало пожала плечами:
— Жизнь страшнее. В ней постоянно что-то происходит, а иногда наоборот: ты ждешь, а не происходит ничего. А смерть — это ничто. Мрак, с которым уже не нужно сражаться.
— Но на свете наверняка существует что-то такое, что могло бы вернуть вас к жизни.
Она смотрела на него с едва заметным удивлением и печальной нежностью, как, должно быть, смотрела бы на цветок, протянутый ей палачом.
— Конечно, существует. Но я никогда этого не получу.
— Почему вы пошли на баррикады? — спросил Кристиан. — Что это — стремление совершить подвиг во имя веры, подтвердить своей смертью некую высшую истину?
— Вовсе нет. Я даже не знаю, за что сражались эти люди. Я вернулась в Париж и шла по улице, ко мне подошел какой-то человек и угостил вином. С ним были еще люди. А поскольку мне было все равно, куда идти, я пошла следом за ними. А потом осталась на баррикаде. Там было много раненых, и им требовалась помощь.
Кристиан поинтересовался:
— У вас есть родные?
— Да, но они живут далеко.
— Они знают о том, что с вами случилось?
— Нет.
— Хотите, я им сообщу?
В его взгляде мелькнуло сочувствие, и Мари это заметила. Она улыбнулась горделивой печальной улыбкой:
— Не нужно.
— Полагаю, в вашей жизни было большое горе?
Девушка усмехнулась:
— Если вы узнаете обо мне немного больше, вы не станете меня жалеть.
— Что вы имеете в виду? — спросил Кристиан.
Она ответила без тени смущения или стыда, без малейшего усилия, так, как называют свое имя:
— Я торговала собой.
Кристиан вздрогнул. Потом закрыл тетрадь, словно избавляясь от ненужного свидетеля их разговора.
— В публичном доме?
— Нет, на улице.
Она испытующе смотрела на него, и Кристиан ощутил смутное предчувствие чего-то страшного, непоправимого.
— Но ведь вы не всегда были такой. Что-то толкнуло вас на это?
— Если б я была другой, то, возможно, не встала бы на этот путь! — возразила Мари.
— Бывает по-разному…
— Хорошо, я вам скажу. Мой друг был болен, он умирал, и я должна была достать деньги.
— Он об этом знал?
— Нет. Он и сейчас не знает. Теперь у него другая жизнь и другая женщина.
— Он вас разлюбил?
— Я многое отдала бы, чтобы это узнать.
— Я предпочел бы умереть, чем допустил бы, чтобы любимая мною девушка совершила такое ради меня! — заметил Кристиан.
— Вашей девушке не придется этого делать, месье, — перебила Мари и вдруг спросила: — Ведь вы скоро женитесь?
Он удивился:
— Откуда вы знаете?
— Я ясновидящая. Читаю по глазам.
— А что вы еще видите? — сам того не желая, спросил Кристиан. Он почувствовал, что находится на грани некоего откровения.
Мари вздохнула:
— Ваше одиночество. Вы плывете в потоке жизни, вы не можете направить его в нужное вам русло и не можете вырваться из него.
— Но, — возразил Кристиан, — я всегда стремился к одиночеству.
— Возможно, вам так кажется. Душевное одиночество — это несчастье, оно не имеет ничего общего ни с независимостью, ни с самодовольством.
— Что ж, — тяжело промолвил он, — быть может, вы правы.
— Но вас нельзя в полной мере считать одиноким, — продолжила Мари, — ведь у вас есть девушка, которую вы любите.
Наступила пауза. Потом Кристиан медленно произнес:
— Девушку, которую я люблю, я потерял. Она давно исчезла из моей жизни и, похоже, уже не вернется.
— Вы можете сказать, как ее звали?
— Мари.
Мари затаила дыхание.
— Вы ее искали?
— Нет. Это было все равно что искать улетевший ветер.
Неожиданно Мари вспомнила Эжена.
— Некоторые ищут одно, а находят другое — и счастливы.
— Это не про меня.
Он выглядел растерянным и хмурым, и она решилась спросить:
— А если бы ваша Мари совершила то, что сделала я, вы отказались бы от нее, не простили?
Кристиан встрепенулся:
— Я? О нет, за ее возвращение, за то, чтобы она появилась из мрака, я отдал бы все, даже свое вновь обретенное зрение. И пусть бы она продала душу дьяволу, а тело всем мужчинам на свете, я понял бы ее и не стал осуждать. Настоящее человеческое счастье слишком ценный бриллиант, я поднял бы его из любой грязи и пыли, я не стал бы спрашивать о цене любви, я заплатил бы любую.
— Но ведь вы не знаете вашей Мари! — в отчаянии воскликнула она.
— Не знаю. Но мы не знаем и Бога. Однако верим в него.
— А вы верите?
— Да.
— Я тоже, — еле слышно прошептала она.
До этого разговора Мари не подозревала о том, что достойна сострадания. Быть может, жалости… А еще брезгливости, презрения. Но именно Кристиан, единственный на свете, в ком она нуждалась, был способен подарить ей сочувствие, прощение, любовь.
Внезапно на нее накатила волна тошнотворного жара, дурноты, и она потеряла сознание. Кристиан вскочил с места и бросился ее поднимать. Потом заколотил в дверь.
Пришел надзиратель.
— Должно быть, это от духоты, — сказал он. — Вы идите, месье, я отнесу ее в камеру, там о ней позаботятся. Не беспокойтесь, она скоро придет в себя.
Мари очнулась оттого, что какая-то женщина брызгала ей в лицо водой, и, открыв глаза, увидела себя в тесной и темной камере, в окружении людей, таких же узников, как она сама. В первую секунду Мари ничего не поняла. А потом вскочила и бросилась к решетке.
— Кристиан! Прошу вас, верните его! Кристиан, это я, твоя Мари! Позвольте мне хотя бы проститься с ним!
