Я проглотила слюну, стараясь прогнать мысль о том, что няня Эг и правда из надежной семейной опоры превратилась в придиру и командиршу.
– Может, пусть лучше немного отдохнет? Например, до половины восьмого? – спросила я, мило улыбаясь. – Она в самом деле ужасно устала. А малыш спокойно спит. Зачем его будить?
– Мамаша и ребенок не должны сбиваться с графика. Настало время вставать и кушать. Позднее они оба мне еще спасибо скажут,– заявила няня Эг, насыпая в тарелку сухарей.
– Надеюсь, это не для Эмери? – спросила я, с ужасом глядя на них. – Ей ведь полагается что– нибудь более– питательное. Давай я на скорую руку приготовлю французских бутербродов? Я научилась, когда работала на базе отдыха. У меня получается…
Няня Эг уставилась на меня с явным неодобрением. Она умела смотреть по-разному, а я прекрасно отличала взгляд разочарованный от, например, испепеляющего, которого в детстве боялась больше всего.
– Мелисса, няне лучше знать. Для меня сейчас существуют только мамаша и дите, всех остальных будто нет дома. Чего катастрофически не хватает вашей семье, так это порядка!
Она схватила тарелку с сухарями и стерилизатор с бутылочкой и направилась к выходу.
У меня перед глазами возникла картинка: бедной Эмери дают команду подняться с теплой постельки. Будят и малыша, который не так давно уснул. Ему это наверняка придется не по вкусу.
Не знаю, когда я успела принять это решение, но меня вдруг будто ветром сдуло с места. Я подскочила к двери и загородила ее собою.
– НяняЭг,– сказала я дружелюбным, но твердым голосом. – Если пытаться навести в этом доме порядок совершенно без подготовки, все посходят с ума. Не нужно им столь резких перемен. Пожалуйста, не буди Эмери до половины восьмого, ладно?
Мы мгновение-другое сражались пристальными взглядами. Няня Эг медленно поставила тарелку на кухонный стол.
– Ты никогда не была такой своевольной, Мелисса,– сказала она с нотками разочарования и обиды в голосе.
– Верно, не была,– согласилась я, беря со стола ключи от своей машины.
Я так замоталась (вела бесконечные телефонные переговоры по поводу племянника, пыталась овладеть французским, встречалась с Ники), что, наверное, не заметила бы, как цветущая весна перешла в теплое лето, если бы прямо перед окнами моего офиса не росло раскидистое вишневое дерево. В конце апреля оно покрылось нежными цветками, а в июне его сочную зелень чуть обесцветила жара. К вечеру я с ног валилась от усталости, зато с ликованием отмечала: Ники медленно, но верно превращается в гораздо более приличного человека.
План перевоспитания шаг за шагом удавалось претворять в жизнь. Ники уже не ошивался по злачным местам – теперь под моим напором он время от времени ездил то на примерки добротных костюмов, то в «Квинс клуб» поиграть в теннис. Поначалу он сопротивлялся, однако вскоре стал более сговорчив. Может, потому, что серьезнее задумался над перспективой остаться без гроша. Так или иначе, даже на мои звонки он теперь отвечал со второго раза. Что я тоже считала своего рода победой.
Джонатан, судя по сообщениям, которые без устали мне присылал, тоже небезуспешно занимался организацией нашего собственного дела. Однако точной даты своего увольнения из «Керл и Поуп» по той или иной причине до сих пор не назвал. Впрочем, я тоже виляла, если он спрашивал, когда я планирую закрыть агентство. Габи считала, клиентам нельзя ни слова говорить, причем до последнего, а потом сделать вид, будто меня насильно умыкнули. А Нельсон твердил: так нечестно. И вот я с большой неохотой наметила себе финальную черту – тридцатое сентября – и теперь старалась придерживаться этого плана.
Я вновь и вновь повторяла себе: моя книга не заканчивается, подходит к концу лишь очередная ее глава, что в Париже мы начнем писать новую, на пару с достойным соавтором. И радовалась, что теперь я могу под вполне благовидным предлогом изучать французские магазинчики.
Как-то в среду утром Джонатан позвонил мне на сотовый. Я переходила дорогу, спеша в агентство. Ярко светило солнце, однако я до сих пор не вполне проснулась. Джонатанов же голос прозвучал невообразимо бодро, будто он занимался делами вот уже битый час.
– Привет, милая. – Я не успела ответить ни слова. – Фарру Скотт помнишь? Жену Дома?
– Да,– сказала я, потирая глаза. – Как ей тренер? Устраивает?
Я задействовала все мыслимые и немыслимые связи, даже позвонила кое-куда от имени одного своего знакомого из Министерства иностранных дел (кого – не спрашивайте) и ухитрилась-таки найти для Фарры пользовавшегося бешеным спросом тренера, который в свое время работал с британскими военнослужащими, а теперь подвизался в дорогом парижском клубе.
– Устраивает на сто процентов! Она ждет не дождется, когда можно будет поехать на первую тренировку. Теперь ей нужно, чтобы ты нашла для нее место, где она могла бы встречаться с клиентами.
– Вроде дискуссионного клуба? – спросила я, совершенно просыпаясь.
Подобной просьбы я боялась больше всего. В Лондоне я знаю несколько подобных мест, но лишь потому, что долгие годы поддерживаю связь с людьми, которые в них ездят. О парижских клубах я не имела ни малейшего представления; не было у меня и надежного человека, который без труда ориентировался бы в Париже. А вытекало отсюда только одно: чтобы определить, какой клуб действительно достойный, а какой через год-другой закроется, мне следовало прожить во французской столице столько же лет, сколько в столице британской. О том, как включить Фарру в список членов, не приходилось и говорить…
– Гм… вряд ли я смогу это устроить,– пробормотала я.
Объяснений Джонатан слышать не пожелал.
– Я сказал Фарре, что для тебя найти клуб не составит ни малейшего труда,– уверенным голосом произнес он. – Пожалуйста, займись этим вопросом Ради меня, хорошо? Ой, мне звонят. Свяжемся позднее, ладно?
– Ладно,– ответила я.
А что мне оставалось?
На лестнице у меня было чувство, будто мне устроили засаду. Автоответчик высветил единственное сообщение. Я сняла жакет и нажала на кнопку воспроизведения.
– Статья будет в сегодняшней газете, Мелисса,– произнес тоненький голосок Поппи Лоутер, младшей сестры одного моего знакомого, к которой я обратилась с некой просьбой.
Едва я дослушала запись, зазвонил телефон. Я, было, начала приветственную речь агентства, когда из трубки послышалось свирепое рычание:
– Какого черта меня не пускают в «Гринc»? Опять твои гребаные штучки?
– Ники! – с упреком воскликнула я. – Разве так приветствуют даму?
