Невольно отшатываюсь.
Коридор в квартире моих родителей просто огромный, в нем можно запросто ездить на миниатюрном дамском автомобиле, но прямо сейчас мне кажется, что стены тоже ополчились на меня и начинают сдвигаться, хмуря невидимые брови.
Но вместо того, чтобы прислушаться к предупреждению, я начинаю тянуть на себя эту невидимую леску струны, натягивая ее до болезненной рези в ладонях. Пока она, наконец, не лопается, издавая беззвучный печальный вздох по моему окончательному падению.
— Мам, я не хочу, чтобы она здесь была, поняла?! — Мне больно дышать и слезы уже жгут глаза, потому что сдерживать их уже невозможно. — Пусть больше никогда не приходит! Пусть просто исчезнет из нашей жизни! Пусть… они оба просто исчезнут из моей жизни!
Меня так сильно ломает, что я даже не сразу понимаю, что говорю.
О чем говорю.
Время для осознания пары роковых слов нужно не только мне, но и еще двум женщинам, одна из которых, уже одетая и с поправленным макияжем, появляется в другом конце коридора и теперь уже сама идет ко мне навстречу.
Мать сначала пытается встать между нами, но я сама отодвигаю ее рукой.
Хоть мне очень страшно под холодным безжалостным взглядом Милы.
Глава пятьдесят вторая: Сумасшедшая
— Марк встречается с молоденькой красоткой, ты знала? — говорит Мила, наклоняясь к моему лицу совсем немного, но достаточно близко, чтобы обдать меня роскошным терпким ароматом лилий. — Точнее, он снял ей квартиру и теперь они живут там вместе.
Переехала… к нему?
Я невольно сжимаю в руку связку с ключами, на которой до сих пор висит ключ от холостяцкой квартиры Бармаглота.
Сердце странно сжимается.
Мила выжидает мою реакцию, и, судя по ядовитой ухмылке, я не даю ей повода для разочарования.
Миллер живет со своей новой «Заей»?
— Это не правда, — говорю вслух, и мне плевать, что это странно выглядит.
— Это — правда, — скалится Мила.
В эту секунду где-то на периферии фокуса моего внимания появляется огромная черная туча зависти к этой женщине. Пару минут назад она выглядела как размазня, а теперь от ее холодности и железной воли хочется закрыться бетонными стенами.
Неудивительно, что она столько лет рядом с Бармаглотом.
Нужно быть «Милой», чтобы переносить все это — и не превратиться в соплю.
— А ты думала, что его желание тебя трахнуть — оно от большой любви? Что это все на самом деле чистое и светлое, укрыло сорокалетнего мужика на всю жизни? Что ты его клин в башке?
Слава богу, мне хватает ума не сказать: «Да».
Но что толку, если именно это я и думаю?
— Мила, я думаю, тебе лучше уйти. — Мама тяжело и устало вздыхает где-то у меня за спиной.
— Конечно, Таня, только скажу еще пару слов твоей дочери. Поверь, ей это пойдет только на пользу. Но тебе лучше уйти, потому что если бы у меня была дочь, я бы не хотела вот так среди бела дня узнать, что она тягается с женатым мужиком, которому по возрасту положено вытирать ей сопли, а не вставлять член между ног!
Мать берет меня за руку.
Безмолвно.
В нашей с ней Вселенной этот жест всегда означает: «Я буду рядом, если нужна».
Но Мила права — этот разговор нужно закончить не троеточием, так что я лишь пожимаю пальцы матери и немного веду плечом, чтобы она поняла — эту битву я в состоянии выдержать, и будет лучше, если она уйдет, чтобы не получить рикошет.
Оставшись наедине, мы с Милой смотрим друг на друга.
Кто выстрелит первым?
Снова она или теперь моя очередь?
— Ты — просто игрушка, — чуть понизив тон, говорит Мила. — Не что-то особенное, не важный человек, не звезда на небосклоне его жизни. Ты — просто куколка, которых у Марка десятки. Просто сопротивляешься чуть больше остальных, поэтому ему интересно. Все мужики — хищники. Им скучно жить, когда лань поймана и перестала сопротивляться. Им нужно охотиться, особенно, если они хотят и могут.
— Чувствуется ваш личный глубокий опыт, — огрызаюсь я.
— Потому что я знаю его глубже, чем ты. Потому что вижу ту его сторону, которую он, конечно же, не показывает своим дурочкам. Зачем вам знать, что он умеет делать больно одним словом, а тремя — убить? Для вас он просто шикарный богатый мужик, сладенький магнит в дорогом костюме и часах, перед которым раздвигаются абсолютно все ноги.
— Мы не трахались! — ору я.
Где-то в тишине квартиры всхлипывает моя мама.
Мила передергивает плечами — ей правда плевать, это не напускное.
— Не имеет никакого значения, до чего у вас дошло. Дело совсем не в этом, Алиса, и я думала, что ты достаточно умная девочка, чтобы это понять. Или ты правда думала, что флиртовать с женатым мужиком — это как семечки щелкать?
— Если он такой плохой — что же вы от него не уходите? — Я нарочно атакую, потому что защищаться мне нечем. Да, черт! Я флиртовала с ним! Я… делала много того, о чем лучше не вспоминать. — Почему вместо того, чтобы уйти к человеку, который будет вас любить, как дурочка бегаете за телками своего неверного мужа и плачетесь им, какие они все поголовно — течные суки?
— Потому что люблю его! — без паузы выплевывает Мила. — Потому что он мне нужен даже вот такой, хуевый! Гулящий! Даже если я ради него пожертвовала возможностью стать матерью!
— Вранье! — Хочу сказать, что, когда любят — не унижают, ценят и любят, но… вспоминаю, как до сих пор дергаюсь на каждый сигнал телефона, думая, что это Март, даже если это совсем не мелодия его вызова.
Мила кивает, как будто уже услышала мои мысли.
— Ты, может, еще думаешь, что где-то в мире есть моногамные мужики, которые трахают одну всю жизнь, но так не бывает.
— Логика половой тряпки, — снова выплевываю яд.
— Логика взрослой женщины, — тут же парирует она. — Логика женщины, которая знает, что у ее мужа может быть тысяча одноразовых салфеток, чтобы подтирать член, но всегда будет только одна жена. Женщина, к которой он все равно возвращается, даже если… — Мила презрительно кривит губы, — спускал в нее переизбыток спермы. И эта женщина — я. Не ты, маленькая глупая куколка. Ты просто дешевая бумажная салфетка. Впрочем, уже использованная и выброшенная. Так что этот разговор уже не имеет смысла. Марк все равно будет моим, потому что… Я перетерплю. Умею. Научилась. Поняла. А ты уже никто.
Чтобы окончательно меня унизить, Мила достает из сумочки запечатанную упаковку самых простых бумажных салфеток и молча вкладывает ее в карман моей кофты.
— Это чтобы вытирать сопли, — дает прощальную инструкцию.
И уходит, по праву забрав эту победу.
Я бросаюсь в коридор.
Хватаю рюкзак, даже не пытаюсь отыскать в нем что-то — просто вытряхиваю содержимое на пол, почти вслепую из-за слез нахожу телефон.
Носовой платок, да?
Удаляю те его фотографии, которые делала в кафе.
Все до единой.
Просто… тряпка, чтобы вытереться?
Удаляю всю длинную цепочку СМСпереписок.
Любимая и единственная жена на веки-вечные, да, Марк Игоревич?!
Удаляю номер телефона.
Сползаю по стенке, раздавленная в ничто.
Реву? Или просто вою от злости?
Эти странные звуки, которые мое сознание ловит на последнем вздохе ясности, больше похожи на какой-то рев психически больного человека в фазе полного помутнения. Я даже почти не понимаю, что делаю, когда очень зло, чуть ли не с шипением, отбиваюсь от пытающейся поднять меня на ноги матери.
Только когда она присаживается рядом и, несмотря на мои истерики, все-таки как-то умудряется крепко обнять и прижать к себе, я немного успокаиваюсь.
Слезы высыхают, хотя уже сейчас знаю, что впереди у меня долгий период восстановления от этого сокрушительного удара по самооценке.
— Алиса, пойдем торт печь? — Мама помогает мне встать на ноги, как маленькую ведет до кухни и усаживает на маленький диванчик у окна.
