— Ты чего?!
— Спрашиваю один раз. Соврешь — не прощу. Ты знала, что Ника с этой тварью?
— Нет, не знала! Клянусь твоей почкой. Ну или своей, — пытаюсь вырвать руку из стальной хватки Лукьянова.
— Убью эту падлу. Реально грохну. Сука, — никогда я не видела таким Богдана. Ощущение, что он сейчас пустит слезу. То ли от физической боли, то ли из-за Ники. Жалко его. Впервые по-настоящему жалко. — А Ника? Я думал, что я нормально воспитал дочь, с принципами, твою мать. Она же знает, что он был с ее матерью. Что за херня у нее творится в голове?
— Забудь о них сейчас. Да и не все так страшно. Ну влюбились друг в друга, ну разница в возрасте, но у нас почти такая же. Все будет хорошо, — последние слова уже выжимаю из себя, смотря на разъяренного Лукьянова. Чувствую, как его рука моментально напряглась. — У тебя пульс частит. Успокойся, пожалуйста. Давай давление тебе померяю, наверняка тоже зашкаливает. И давай я дам тебе другое обезболивающее.
— Не надо. Скажи что-нибудь хорошее. Отвлеки меня, — уже мягче произносит Богдан.
— У зайки болит, у мишки болит, а у Бодечки не болит, — чмокаю Лукьянова в нос.
— Ты точно будущий врач?
— Я пытаюсь отвлечь тебя, как ты просил.
— Мне не пять лет
— Ну, окей. Сейчас придумаю, что-то повзрослее.
Селективный адреноблокатор
Я тебе от давления дам.
Вместе с ним будет транквилизатор,
Только ты успокойся, Богдан.
А когда в мочеточнике камень
И идет по нему он, как рать,
Невзирая на вас со слезами,
Я могу лишь уйти — не мешать.
Не орите, Богдан, не кляните
Ни меня, ни курносый мой нос…
Камень все же идет, отдохните.
Вам ежа принести? Не вопрос!
Несколько секунд Лукьянов смотрит на меня с глазами долгопята. Вроде отвлекла… или нет?
— О, вспомнила, у меня хорошая новость. Ежа не принесу, так как я видела клетку в машине у Ники. Точнее не в ее машине. Ну, ты понял. Видишь какая у тебя ответственная дочь, могла уехать на выходные и оставить не свое животное. А она вон какая молодец. Я тебя не отвлекла, да?
— Хочу треснуть тебе сейчас по лбу.
— Не сдерживайся. Тресни. Разрешаю.
— Не могу. Руки заняты, — о, уже обе в штанах. — Скажи что-нибудь еще.
— Ты все-таки встал передо мной на колени. Не с кольцом, конечно, как хотелось бы, но встал. Мечты сбываются. Точно говорят, что надо четче формулировать свои желания. Впредь буду осторожнее, — я была уверена, что Лукьянов все же вытащит руку из штанов и таки треснет меня по лбу. Но, к моему удивлению, он не только не сделал этого, но еще и улыбнулся, закрыв глаза.
— Повезло же мне, что я пошел на похороны биохимички.
— А это сейчас сарказм или нет? Вот вообще не поняла.
— Не сарказм.
— Ммм… как мило, я тебя тоже люблю. О, кажется, скорая приехала. Я быстренько.
Правду говорят, что врачи — худшие пациенты. Мой Лукьянов — яркий тому пример.
— Я уже сказал куда отдает боль. В яйца. Сколько раз надо повторить? — вот сейчас ощущение, что Богдан и вовсе не болен. Уж слишком он зол.
— Он имел в ввиду, что боль отдает в scrotum и penis, — быстро добавляю я, пытаясь сгладить углы. — Он врач, заведующий отделения терапии, между прочим.
— Отвезите меня уже в больницу, если не в состоянии поставить капельницу. Рукожопы, — сказал он это тихо, но достаточно, чтобы услышал фельдшер и очень молоденькая врач.
— Богдан!
— Прошу прощения, рукоанусы.
А дальше начался или продолжился чистейший бред. Все-таки прав Лукьянов, реально рукожопы. К счастью, до больницы мы все же доехали. Живые. Пусть и порядком взвинченные.
* * *
Складываю продукты в пакет и, не мешкая, иду к выходу. Схватиться за ручку не успела. Вот уж не ожидала, что так быстро увижу Нику.
— Привет, — шепотом произносит она, проходя в гостиную. Следом за ней заходит Измайлов с клеткой в руках. Вот и моя Дося.
— Спасибо, что не забыли ее, ну и вернули, — забираю клетку.
— Как папа?
— Операция прошла удачно. Я как раз к нему иду. Пойдем вместе со мной. А тебе лучше не идти, — указываю взглядом на слегка, да ладно, чего уж там, хорошо побитого Ярослава. — Пока не идти.
— Я и не собирался. Он пока не готов к диалогу.
— Я тоже не пойду сейчас. Папе нельзя нервничать. Я хочу с тобой поговорить наедине. И кое-что отдать. Все время забываю. Пойдем в мою комнату — все тем же шепотом произносит она.
Любопытной маленькой Анечке жуть как интересно, что хочет сказать Ника, да и вообще расспросить, когда она, черт возьми, успела сойтись с Измайловым, а вот взрослой Ане плевать. Ей хочется поскорее в больницу к голодному Лукьянову.
— Так, стоп, ты что делаешь? — растерянно бросаю я, наблюдая за тем, как Ника без разбора скидывает вещи в чемодан.
— Забираю вещи. Мы хотели провести вместе время до вашего приезда, но сейчас в этом нет смысла, — дико хриплым голосом проговорила Ника. Теперь понятно — заболела. — Я здесь больше не буду жить.
— То есть теперь ты вообще переезжаешь?!
— Да.
— Нет. Я тебе этого не дам. Твой отец меня после этого не то, что не поймет, он меня вообще из дома выгонит!
— Глупости. Ты же не дура, скажешь, что я уехала в твой отъезд. У меня к тебе просьба. Он сейчас ничего не поймет, будет давить на меня своим авторитетом, возрастом, возможно, правдивыми на первый взгляд вещами. Я так не хочу. Устала. Ты можешь оказать на него хоть какое-то влияние, я это точно знаю. Он любит тебя, поэтому у меня просьба. Когда он немного отойдет, пожалуйста, поговорим с ним. Как будто ты на моем месте. Ты же девочка, знаешь, что сказать. Я вот как раз на это не способна. Я — грубая и… вообще, — слушать вот такой Никин голос становится невыносимо. Уж очень жалостливо она выглядит. — Не получится у меня ничего ему объяснить. А Ярослава я к нему не подпущу, он дурак, не будет отбиваться. А папа пока только помахать кулаками хочет.
— И что я должна ему сказать?!
— Не знаю. Что угодно, чтобы он принял то, что мы вместе.
— Да когда вы вообще успели это «вместе»? Ты же все время сидишь дома!
— Каждый видит то, что хочет видеть. Мы… мы недавно вместе.
— Один день? — саркастично бросаю я.
— Нет. Пару месяцев. Это неважно.
— Важно! Ты через пару месяцев переезжаешь к мужчине, который годится тебе в отцы. И который, между прочим, встречался с твоей матерью.
— Фу. Не разочаровывай меня. Ты переехала к папе через меньшее количество времени. У вас разница в возрасте на четыре года меньше, чем у нас. Ты встречалась с Егором, точно так же, как и мой Измайлов с моей матерью. Не было там ничего. Не было, — по слогам хрипло произносит Ника. — У нас почти одинаковые исходные данные, так что не надо мне втирать какая я плохая и какое хреновое будущее меня ждет. Папу я еще могу понять, но не тебя, — черт возьми, исходные данные с виду действительно пипец как похожи. — Я эгоистично хочу быть счастливой. Даже если это будет недолго. Не надо меня осуждать.
— Я тебя не осуждаю, просто это… блин. Тебе всего восемнадцать, я хотя бы старше.
— Зато у меня срок побольше.
— Какой срок?
— Изготовления, — смеется и тут же заходится в кашле. — Шутка. Любви, конечно. Десятилетний юбилей, — о мой Бог, это даже не пипец, а настоящий здец!
— Охренеть… ты хоть не ляпни это своему папе. Он еще и посадит твоего Измайлова за совращение малолетки!
— Не за что его сажать. Любовь и секс — это разные вещи. Держи, пока снова не забыла. Он давно уже готов, но я все забывала. Не до этого было, — протягивает мне картину в рамке, на которой изображена совершенно точно — я. Надо сказать, не страшилка, а красотка.
— Почему я здесь такая красивая?
— А какая должна быть?
— Страшная.
— Да нет, рисовала с оригинала.
— Супер, — обескураженно произношу я. — Не думала, что ты так красиво рисуешь.
— Да, и успокой папу, если меня бросит Измайлов, а, по папиным прогнозам, он, конечно же, меня бросит, я не вернусь домой и слезы с соплями он мне подтирать не будет. Я сниму квартиру и буду зарабатывать на том, что прекрасно умею.
