– редко или никогда.
– Идемте в дом, жара стоит такая, что дышать сложно.
Инга разворачивается к нам спиной и идет первая, но я разгадала ее поступок – она прячет слезы. Бросаю на поганца колючий взгляд и кивком головы вынуждаю его идти за матерью.
И все же, прежде чем сделать шаг, хватаю его за футболку и рывком наклоняю к себе.
– Я не знаю, какие ты преследовал цели, привезя меня сюда, но только ради счастья в глазах Инги готова простить тебя. И только попробуй выкинуть какой-то фортель, клянусь, кастрирую ногтевой пилочкой!
Он грубо отрывает мое запястье с футболки, а по равнодушному выражению лица делаю вывод: ему плевать. Вот же!..
И, тем не менее, Илья вошел в дом за матерью, а ведь мог просто развернуться и уехать.
Я разулась, а этот кретин зашел в обуви! Пройдя в гостиную, закатываю глаза. Говнюк по-свойски уселся на диван, широко раскинув руки по спинке, и закинул ноги на журнальный столик. И Инга ему ни слова не говорит, но вот мужчина не выдерживает. Подходит к Илье и одним движением скидывает ноги со столика.
– В своем доме будешь вести себя, как вздумается. И обувь сними сейчас же! Иначе…
– Иначе что? – перебивает он, и я четко вижу в его глазах отвращение. – Выставишь мою задницу за дверь? Да пожалуйста.
Краем глаза подмечаю, как тяжело вздыхает Инга – она меж двух огней. Собственно, как и Марина между мной и Росом. Без вмешательства третьего быть беде. Но прежде чем я успеваю сказать хоть слово, Инга спешно пытается спасти напряженную обстановку:
– Кстати, Анисья, знакомься, это Лев Григорьевич, мой му…
– Твой ёбарь, – резко и с долей цинизма перебивает Илья.
На этом мое добродушие вмиг заканчивается. Просто лопается воздушным шариком, из которого брызгает вся скопившаяся с момента похищения ярость.
Подхожу к Илье и со всей дури отвешиваю ему резкий подзатыльник. И пусть у меня теперь ноет ладонь, но хотя бы так я поставила на место зазнавшегося индюка.
– Ты… – он подрывается с дивана и замахивается рукой.
Инстинктивно прикрываю лицо руками, жду удара, но ничего не происходит. Секунда… Две… Три… Медленно убираю руки и выдыхаю, не будет он меня бить. Хочет, судя по покрасневшему и перекошенному злобой лицу, но сдерживается. Сердце от паники уже грохочет в груди, но плевать, я сделала то, что должна была.
– Ты можешь сколько угодно ненавидеть отчима, но мама – это святое. Тебя могут презирать все вокруг, но она будет любить всегда, независимо от того, сколько гадостей натворишь. А ты что делаешь? Осознанно плюешь ей в душу! Да я бы все на свете отдала ради материнской любви. Но я не знаю, что это такое, потому что моя мама умерла, когда я была маленькой.
– Что ты меня тут лечишь, как хреновый мозгоправ, – выплевывает Илья, – я не нуждаюсь в чьих-либо советах. Срал я с высокой колокольни на людей вокруг. Я не миллион баксов, чтобы от меня сходили с ума. Не нравлюсь таким, какой я есть, да пожалуйста, мне плевать.
Меня поражает безразличие, с которым были сказаны слова. Ровно, четко, без эмоций. Он не срывался на крик, такое ощущение, что ему действительно пофиг на все. Маска – это первое, что приходит на ум. За которой он умело прячется от окружающих. А грубые слова – как способ защититься. У меня не поворачивается язык сказать: да он просто редкостный говнюк! Что-то останавливает ответить грубостью на грубость, но никак не могу понять, что именно. Может, Инга?
– Как был невежественным хамом, так им и остался, – говорит Лев Яковлевич, но даже мне понятно: мужчины провоцируют друг друга. – Мать бы постеснялся и девушку брата. Думаешь, им приятно слушать твои нецензурные умозаключения?
– На хую я вертел твое мнение, ёбарь. Тебя вообще не спрашивали, стой в сторонке и помалкивай.
– Сопляк, ты как со мной разговариваешь!
– Лев, Илья! – вскрикивает Инга и встает на пути мужа, чтобы они не сцепились с Ильей.
Женщина оттаскивает мужа и удерживает рядом с собой под руку, а говнюку рядом со мной весело. Он полностью расслаблен и отвечает, скорее, играясь на эмоциях отчима. Вот уж у кого стоит поучиться сдержанности! Сама не понимаю, почему поддерживаю Илью вместо того, чтобы снова дать подзатыльник. Чертова внешность! Вижу в нем Тима и ничего не могу с собой поделать, автоматически становлюсь на его сторону. Они с братом разные, но в то же время одинаковые до ужаса.
– Инга, ты можешь защищать сына сколько угодно, но пока он не получит хорошую трепку, ничего не поймет, – успокоившись, говорит Лев Яковлевич.
– Давай же, избей меня до состояния мяса, ты же этого хочешь уже много лет.
Лев ухмыляется и качает головой, он раскусил игру Ильи. Или знал о ней, но все равно допустил ошибку.
– Нет, Илья. Я тебя даже пальцем не трону. Поверь мне, однажды жизнь лично даст тебе такой подсрачник, что будешь лететь дальше, чем видишь. И тогда ты вспомнишь и брата, и мать, и все то, что они делали для тебя на протяжении многих лет. Может даже, поймешь меня однажды, когда встретишь стоящую женщину. Стоящую того, чтобы бороться за нее. Чтобы глотки выгрызать за нее.
– Красиво поешь, ёбарь. Но стоящая баба – это не про меня.
Я успеваю заметить пробежавшую тень боли на лице Ильи, и мне отчего-то сразу вспоминается Василиса. Нет, конечно же, не в паре с Ильей, не заслужил он такую милую красотку. Но она именно такая – стоящая девушка, за которую можно порвать глотку любому.
– Пи*дец! – слышу вдруг родной голос и оборачиваюсь. – Я ее по всему городу ищу, а она тут чаи гоняет.
– Мне не предложили чай, – ворчу с улыбкой и сразу бросаюсь в объятия любимого, прижимаюсь так крепко, что скоро растворюсь в нем.
И мне больше ничего не нужно, только он. Единственный и неповторимый. Ну, почти неповторимый.
– Анисья, детка, прости, – Инга тут же исправляется, – я сейчас всем нам сделаю чай.
– Ма, не суетись, – останавливает ее Тим. – Что происходит? Илюха, в чем дело? Ведь, как я понимаю, Анисья в доме по твоей милости?
– Разберись уже со своими бабами: кто любовница, а кто для души. Не вмешивайте меня
