душевное равновесие. Позволяю себе жить на средства Тагирова, от которых всячески открещивалась еще несколько месяцев назад, хотя это и продолжает меня напрягать.
Я неловко переминаюсь на пороге, когда он ставит свои чемоданы перед шкафом и начинает разгружать их сразу же. Пока Булат ездил за вещами, я переоделась в леггинсы и большую футболку, приготовила макароны по-флотски на обед и уложила спать малыша.
– Я буду у себя, – вздыхаю, наконец, не зная стоит ли мне оставаться и наблюдать, как он вешает свою одежду, не выглядит ли это так, словно я таскаюсь за ним, как потерянный щенок, которым я себя сейчас и ощущаю.
– Окей, – немного разочарованно говорит Булат, оглядываясь на меня. – Я голоден, вообще-то. Давай что-нибудь закажем, что ты хочешь?
– Я уже приготовила на обед макароны, так что, если хочешь что-то другое…
– Нет, я давно не ел то, что ты приготовила, – улыбается Тагиров. – Ты поешь со мной?
– Хорошо, только закончи сначала здесь. Жду тебя на кухне, – выпаливаю я, прежде чем позорно сбежать.
Черт, эта неловкость между нами меня убивает! Мне хочется забиться под кровать и прокричаться от собственного нелепого поведения. Взрослая женщина, а веду себя, как неуклюжий, застенчивый подросток, которым давно не являюсь.
На кухне я грею чайник, чтобы заварить чай, и нарезаю салат. Продукты в последнее время доставляют на дом, так как ходить с львенком по магазинам задача не из легких, чему я теперь радуюсь, ведь у меня есть приличный запас продуктов в холодильнике и как бы я не любила ресторанную еду, невозможно всю жизнь прожить на доставке, да и готовить мне обычно в удовольствие, если не делать это каждодневной обязанностью.
– Пахнет божественно, – появляется Булат, когда я заканчиваю сервировать стол.
Он подходит ко мне и целует в шею со спины, из-за чего я каменею, совершенно не ожидая подобного.
– Что такое? – замечает он. – Или мне вообще тебя трогать нельзя?
Булат всегда был тактильным. Он постоянно трогал меня, держал за руку, целовал в щеку или в шею просто проходя мимо и всегда клал руку на бедро, если мы сидели рядом. Мне безумно не хватало его крепких объятий во сне и бесконечных комплиментов на ушко о том, какая я красивая, как вкусно от меня пахнет, как его сводит с ума ощущение моей кожи под губами. Но постепенно я смирилась и отвыкла. Я жила одна слишком долго, чтобы теперь мое отвыкшее от ласки тело могло принимать такие знаки внимания, как нечто само собой разумеющееся. Даже от него.
– Нет, я просто не ожидала. Садись, – говорю я ему, чувствуя, как бешено колотится сердце и бегут мурашки по коже.
Булат одет в драные джинсы и серую футболку, подчеркивающую все его мышцы. Такой домашний с босыми ногами и растрепанными волосами. Я чувствую сладкую боль в груди от его вида и наверное, долго еще буду чувствовать, прежде чем привыкну к тому, что он снова рядом. Чувство любви теперь смешано с толикой боли и даже если эта боль никогда не исчезнет полностью, опыт показывает, что лучше так. Намного лучше.
Тагиров не говорит, что ему вкусно, когда пробует мою стряпню. Я вижу это по его лицу, по тому, как нетерпеливо он жует, опустошая тарелку, напрочь забыв о манерах, а потом резко останавливается, глядя на меня, как нашкодивший ребенок. Сдержать улыбку от этой картины просто невозможно.
– Ты видимо сильно проголодался, – поддразниваю я его.
– Ага, – вздыхает он, улыбаясь краешком рта.
А потом продолжает трапезу в более спокойном темпе, поглядывая на меня, но молча при этом.
* * *
Это самый странный день из всех, что мне приходилось проживать. Даже более странный, чем когда Булат ввалился ко мне раненый с ребенком на руках или когда мы бежали из России. Я чувствую себя участницей спектакля, проживающей день из жизни семейной пары на сцене. То есть, визуально все правильно. Мы обедаем, сидим в гостиной, разговаривая ни о чем, потом просыпается наш ребенок и мы проводим время за играми с ним, веселя маленького человечка, а когда привозят заказанный ужин, едим, все так же общаясь на отвлеченные темы, словно два незнакомца, вынужденные играть в женатую пару.
К тому времени, как львенка тянет в сон, я уже с ума схожу от потребности поговорить со своим психологом. На такие случаи у меня есть разрешение звонить ей в любое время, потому что панические атаки у меня сейчас случаются очень редко, а ей это хорошо оплачивается сверху. Так что я решаю воспользоваться случаем и сделать это.
– Уложи его, мне нужно позвонить, – говорю я Булату, прежде чем выбежать из комнаты и помчаться в свою спальню. У меня нет больше сил терпеть.
Нервно расхаживая взад-вперед, я сначала сбивчиво, а потом более подробно обрисовываю ситуацию с Булатом психологу, ожидая от нее подсказок, как мне быть, но не получаю их.
– Ты сама принимаешь решения, Вита, – говорит мне она. – Разве мы не пришли к тому, что ты не можешь жить по советам Лизы, или кого-то еще? Я не имею права говорить правильно ты поступаешь или нет, и я не могу тебе сказать, как быть дальше. Ты должна понять это сама, тебе нужно осознавать свой собственный контроль над ситуацией.
– Я знаю, знаю! Я просто немного переволновалась. Конечно, я не жалею о том, что дала ему второй шанс. Но мне сложно, я не думала, что все будет так. Хотя сейчас это звучит абсурдно. Конечно, ничего, как раньше, уже не будет после всего пережитого. Мне просто надо научиться жить с ним по-новому.
Разговор помогает. Когда я выхожу из своей спальни, то чувствую себя почти новым человеком. Чувствую уверенность, которая придает мне смелости. Так что, увидев, что Булат один, что львенок вероятно уже уснул, я смело подхожу к своему мужу, потому что он мой муж, и сажусь на него верхом, с удовольствием отмечая, как его удивляет мой порыв и чувствуя маленькую вспышку удовлетворения внутри.
– Поцелуй меня, Тагиров, – требую с усмешкой, обнимая его за шею.
Его темный взгляд опускается на мои губы и Булат нервно сглатывает, прежде чем накрыть мои бедра своими большими руками и прижаться ко мне теснее. Его рот прижимается к моему, такой же настойчивый, как и всегда, без следа неуверенности или робости. Я тихо стону, запуская пальцы в его волосы и отвечая на поцелуй, позволяя именно ему вести, отдавая контроль над своим телом, зная, как он будет боготворить его. Потому что физически,
