— Если вообще думает, — добавляет Аарон.
Не говоря ни слова, Хадсон обнимает меня за плечи, чтобы отвести от двери квартиры. Мамин голос торопливо прощается с нами, но никто из нас не отвечает, когда мы заходим в лифт и, к счастью, двери наконец-то закрываются.
— Прости за это, — говорю я с миллионом оттенков смущения. — Она обычно не такая… О-ох. — У меня перехватывает дыхание от силы, с которой Хадсон прижимает меня к своей груди. И своими большими руками, завернутые в угольно-серую шерсть, обхватывает меня так крепко, что я могла бы поклясться, они дважды обернулись вокруг меня. Он ничего не говорит, только сжимает меня, как будто пытается втиснуть меня внутрь себя. Даже когда лифт пикает и двери открываются, мы остаемся внутри.
Не знаю почему, но я чувствую необходимость сказать ему, что со мной все в порядке. Хадсон явно чувствует, что я нуждаюсь в утешении после неловкой сцены с мамой. Такое ощущение, что он пытается удержать меня, чтобы я не развалилась на части. Но он не знает, что она всегда говорила мне подобные вещи, и меня это не беспокоит. Я имею в виду… она права. Я виновна во всех проблемах, о которых она упомянула.
— Хадсон, — говорю я в лацкан его пиджака. — Я в порядке.
В ответ он только крепче сжимает меня.
— Тебе не нужно беспокоиться обо мне. Я в порядке. — Запускаю руку под его пиджак сзади, чтобы потереть успокаивающими круговыми движениями по его спине. — Правда.
— Нет. — Это слово выплевывается сквозь стиснутые зубы.
Я расслабляюсь в его объятиях, позволяю ему обнимать меня, сжимать и брать от меня все, что ему нужно, чтобы найти утешение. В конце концов, Хадсон делает глубокий вдох, который дрожит на выдохе, как будто он все еще таит в себе какой-то гнев.
Он обхватывает мою челюсть и смотрит на меня сверху вниз с выражением, которое гораздо больше похоже на выражение Хейса, чем Хадсона.
— Ты великолепнее всех восходов и закатов вместе взятых. — Большим пальцем скользит по моей щеке. — Ты невероятная, творческая, чертовски веселая и потрясающая, за пределами любой красоты, описанной человеческим языком.
— Хадсон, ты не должен…
— Любой, кто этого не видит, — он опускает голову, чтобы поймать мой взгляд, — и я имею в виду любого, Лили…
Запертая в трансе его слов, в сочетании с искренностью в его взгляде, я киваю.
— Не заслуживает произносить твое имя, а тем более называть тебя семьей. Ты меня понимаешь?
Я снова киваю.
Теперь он обхватывает мое лицо обеими руками, его глаза лихорадочно изучают меня, как будто он читает выражение моего лица, как роман.
— Скажи это. Скажи, что ты понимаешь.
Я сглатываю бурю эмоций в горле.
— Я понимаю.
Хадсон продолжает изучать меня, пока не удовлетворяется, и только тогда приникает своим ртом к моему и запечатлевает страстный поцелуй на моих губах. Я наклоняю голову, открываю рот, и он погружает свой язык внутрь. Я ударяюсь спиной о стену лифта. Он поднимает меня достаточно высоко, чтобы я могла обхватить его ногами. Его стояк трется о крошечную полоску кружева между моих ног. Он глотает мой ответный вздох. Я видела его таким только один раз, в ночь, когда мы стали официальной парой. Его свирепость заставляет меня чувствовать себя принадлежащей. Желанной. И лелеемой.
Он засовывает руки мне под платье и сжимает мою задницу с пугающей силой. Его поцелуй основательный. Требовательный. Его язык, зубы и порочные губы опустошают меня до бесчувствия. Сейчас нас может увидеть кто угодно, а я не могу найти в себе силы оторваться от него. Я бы позволила ему раздеть меня догола и трахнуть на Таймс-сквер без всяких оговорок.
— Йоу, босс.
Ни один из нас не отстраняется при звуке голоса Карины.
— Давайте я отвезу вас домой. — Ее слова сопровождаются смехом. — Не делайте этого здесь.
Хадсон отрывает свои губы от моих и смотрит на Карину так, словно он лев, а она только что прервала его любимую трапезу.
Она качает головой, улыбаясь.
— Пойдемте, детки.
Только когда она отворачивается, Хадсон опускает меня обратно на землю.
— Что ты со мной делаешь? — спрашивает он с диким рычанием. — Я схожу от тебя с ума.
Мои ноги подкашиваются. Пульс настолько учащен, что у меня кружится голова. Я хватаюсь за его руку, чтобы устоять на ногах.
— То же самое.
Он поправляет мое платье и свою эрекцию, прежде чем оставить последний поцелуй на моих губах.
— Это еще не конец.
Я усмехаюсь, благодарная за это.
— Хорошо.
— Убиваешь меня, — говорит он с сексуальной, ленивой ухмылкой. Целует меня в макушку и ведет к ожидающей машине.
Карине хватает порядочности не пялиться и не шутить. Она, как всегда, профессиональна, но легкая улыбка играет на ее губах.
— Куда? — Она смотрит на нас в зеркало заднего вида.
Рука Хадсона лежит на моем бедре, и его пальцы проникают между моих ног и оказываются в опасной близости от моих трусиков.
— Черт, — стонет он.
— Вечеринка, — отвечаю я за него.
Он собственнически сжимает внутреннюю поверхность моего бедра.
— Только не уезжай, — говорит он Карине, а затем смотрит на меня так, что у меня внутри все сжимается. — Мы надолго не останемся.
Хадсон
Контролировать свой нрав я научился в раннем возрасте. Не потребовалось много времени, чтобы понять, что если я заговаривался, отнекивался или бунтовал, то получал от Августа серьезную взбучку. Из всех моих братьев я раньше всех научился держать себя в руках, чтобы избежать ударов. Александр так и не смог. А Хейс получал удовольствие, намерено доводя Августа до ярости. Кингстон появился позже и держался от него как можно дальше. Мой младший брат спросил меня однажды, как я это делаю. Как мне удавалось легко улыбаться перед лицом высоких требований и несправедливых правил Августа.
Легко.
Я отключаюсь.
Полностью.
У меня нет любви к Августу. Я не чувствую к нему ничего — ни уважения, ни гордости, ни заботы. Он донор спермы. Стал бы я плакать на его похоронах? Нет.
И как бы ни заботился о своих братьях, я никогда не испытывал такого неприкрытого собственнического гнева, который чувствовал сегодня вечером, слушая, как семья Лиллиан дразнит ее. Целая жизнь интенсивного обучения отстраненности прошла в одно мгновение. Нахлынул безжалостный голод, отчаянная потребность доказать Лиллиан, какая она невероятная, как своими словами, так и своим телом. Настолько, что я был готов трахнуть ее до бесчувствия в открытом лифте.
Даже сейчас это желание теплится у меня под кожей. Ярость и желание в равных частях, только благодаря теплу ее внутренней поверхности бедра в моей руке. Господи, я не лучше Августа, Хейса или даже Александра. На волосок от того, чтобы устроить зрелище, и все из-за женщины, сидящей рядом со мной.
— «Би Инспайед Дизайн». — Лиллиан, прочитав вывеску, вырывает меня из мыслей и предупреждает, что мы прибыли. — Мило. Это здесь будет вечеринка… Вау. — Она прищуривает глаза, когда оценивает мое выражение лица. — Ты выглядишь готовым к убийству. Ты в порядке?
Я быстро оцениваю свое лицо. Напряженные мышцы, плотно сжатые губы, ноющую челюсть. Потом отпускаю смертельную хватку своего выражения и сосредотачиваюсь на красивом лице Лиллиан. Улыбка непроизвольно появляется на моих губах.
— Я бы убил, чтобы поскорее с этим покончить.
Вернув себе контроль, я нежно целую ее в губы, следя за тем, чтобы держать язык во рту, иначе рискую перейти точку невозврата. Карина не обрадуется, если ей придется стоять у машины, пока я буду трахать свою женщину на заднем сиденье.
— Я думала, это ужин? — Лиллиан берет меня за руку, и я помогаю ей выйти из машины, не то чтобы она в этом нуждалась. Но мне это нужно. — В ресторане.
— Сегодня день рождения Габриэллы. Она — навязчивая идея Кингстона. — Когда Лиллиан смотрит на меня вопросительным взглядом, я поясняю. — А также его невеста. Он дает ей все, что она захочет. — А сегодня это, похоже, ужин в честь дня рождения в нашей компании.
