Ознакомительная версия.
– Ты меня достал, я хочу спать, – взмолилась я.
– Когда я развозил на машине газеты и пиццу, а в Америке любая работа считается приличной, я встретил Кэтрин. Она оказалась моей клиенткой, к тому же писала диссертацию по Достоевскому. То, что она несла о Достоевском, было неграмотным бредом, но на такие вещи я уже не обращал внимания. Мы говорили, говорили. Я заходил иногда, пили кофе. Вдруг посреди фразы она меня берет за руку и сообщает: «Если тебе перед этим нужна ванная, то она на втором этаже». Для меня с ними всегда был труден переход из дружбы в постель, я никогда не понимал момента, когда уже пора, никакой плавной кривой, сразу шок. Ты с ней еще глазами не договорился, а она уже за тебя решила и объявляет. Получается, что ты в постели не потому, что у тебя эрекция, а потому, что она велела. Кэтрин была из поколения «детей-цветов», нахваталась нонконформистских идей, вышла замуж за адвоката-алкоголика и начала кирять с ним. Когда забеременела, он умер в постели рядом с ней. У нее был выкидыш. Я не сразу понял, что она алкашка. Русский алкоголизм асоциален, американский – наоборот. Утром она шла на работу мрачная в черных очках, к десяти становилась теплее, в перерыв хохотала, а к пяти уже лыка не вязала. Она преподавала в университете. Ходила с такой изысканной сумочкой, а в ней бутылочка «Смирновской» и стаканчик. Заходит в туалет, открывает сумочку, как истинная американка, разбавляет водку водой и вперед. Аристократичная синеглазая блондинка, и поллитру в день стабильно.
Потом уже бродила ночами по дому, стучалась лбом в углы, искала припрятанные бутылки, чертей гоняла, полный набор. Но расстались мы не из-за этого. К моей хозяйке приезжали родственники, и она предложила две недели пожить в другом месте. Я спросил Кэтрин, могу ли я к ней переехать, мы уже были вместе полтора года. Я взял чемодан и пришел. На третий день она хотела смотреть по телевизору сериал, а я – новости. Началась разборка. И она сказала: «Если бы ты, живя здесь, платил половину за электричество и воду, то я, безусловно, стала бы обсуждать с тобой, что именно смотреть». И я охренел, Ирка! Ведь это по-американски нормальное заявление, а я после него заболел. Я понял, что смогу стать американцем, но американцем-дебилом, против себя русского-умницы! Что же делать, Ирка? Что делать?
– Ага, – не выдержала я, – и «кто виноват?».
– Как кто? – удивился он. – Ты. Вот кто.
– Слушай, а для кого ты привез подслушивалку, чтоб младенца караулить? – вдруг вспомнила я.
– Для себя. Я же не знал, как здесь все будет устроено. Я собирался тебе в комнату ее подсунуть и слушать, что ты там делаешь, о чем по телефону говоришь. Ты же дура ненаблюдательная, ты бы сроду не заметила, – презрительно ответил Димка, медленно встал, пошел в коридор и хлопнул за собой входной дверью.
Я стала стараться заснуть. В голову полезли картинки про то, как я летом ездила из Бонна в Гамбург к своей подруге Герде, театральной художнице. В Бонне я была на фестивале, жила в игрушечной гостинице «У львов», набитой каменными львами, цветущими розами и блеклыми полотенцами. Пожилые владельцы гостиницы сидели за конторкой, а их комнатные собачонки бродили по лестницам. Я поселилась ночью, а утром меня разбудил ключ, поворачивающийся в замке так быстро, что я едва успела натянуть на себя простыню. Молодой сияющий темнокожий парень в трусах и майке улыбался рекламной улыбкой и по-английски говорил: «Привет!» Положения глупее не придумаешь, от страха я забыла все английские слова, да и немецкие тоже.
– Это мой номер! – заорала я по-русски. Но, судя по реакции, в этой информации парень и не сомневался.
– Отлично, – сказал он по-английски, – тогда я начну.
– Немедленно выйдите вон! – заорала я по-русски, до зубов натягивая простыню.
– Я буду делать все очень осторожно, – сказал парень и двинулся на меня, волоча что-то по полу. По звуку волочимого я опознала пылесос и, поняв наконец, что гость вожделеет не моего невыспавшегося тела, а еще не запыленных ковров и обивок, пришла в себя, вспомнила немецкое слово «цурюк!» и заорала его так истошно, что парень свалил вместе с пылесосом, как с псом на поводке.
Я стала анализировать: жарко – значит, это считается не трусы и майка, а шорты и футболка. Почему я так орала? Неужели незапланированный половой акт с таким фактурным посетителем мог вызвать у меня истерику?.. СПИД? Но сомневаюсь, что он стал бы противиться доставанию презервативов из моей сумки. Ага, я орала, потому что он влез в мое частное пространство! Не сам факт вламывания, мало ли что бывает, ошибка, накладка, путаница, острое желание сломать на близость, все бывает, но он меня взвинтил как «мистер запросто». Я ему всеми невербальными способами – «нельзя», а он – прет как бульдозер. Меня продолжало трясти. Я оделась и пошла орать на хозяина.
– Конечно, это нехорошо, фрау Ермакова. Но уже одиннадцать часов, а его профсоюз следит за тем, чтобы вся его работа кончалась в двенадцать, – сказал хозяин.
– Если еще раз он зайдет в номер в моем присутствии, я дам интервью, что в вашей гостинице меня преследует угроза насилия, – пугнула я.
– Конечно, фрау Ермакова, – пугнулся хозяин, – я поговорю с ним. Но имейте в виду, у бедного Джо большие проблемы. Его совершенно не интересуют женщины, и он ухаживает за барменом соседней гостиницы.
– Меня не волнует сексуальная ориентация ваших работников, меня волнует мой комфорт в моей комнате, – гаркнула я и вышла.
На следующий день за завтраком хозяин подсел ко мне как к старой знакомой и притащил тарелку клубники из собственных запасов.
– Мы с женой очень расстроены. Когда мы узнали, что приедут молодые русские артисты и художники, мы даже решили добавить к завтраку бульоны и сосиски, ведь в России такая бедность. Но посмотрите, что они делают, – сокрушался он.
Сдвинув несколько столов, мои юные фестивальные соотечественники хлестали водку, закусывая персиками.
– Они даже не притронулись к горячему! Представляю, что было бы с их родителями, если бы они увидели эту картину! – вздохнул немец.
– Богема! – прокомментировала я. Видел бы, как они в обычные дни пьют, тут же утопился бы в Рейне. Вообще о том, как пьют в художественных цехах, надо писать отдельный роман. Мужики к пятидесяти умирают или деградируют, а бабы встряхиваются, идут к косметологу, отрезают лишнее, насвежо выходят за молодых и наверстывают недели, месяцы и годы, утопленные в чаду творческих распивок. Я всегда чувствовала себя чужой на этом празднике жизни, у меня и дела так долго не шли, оттого что не могла пить с кем надо и слушать пьяный бред с задушевным лицом.
– Но ведь вы тоже художник, я видел вас с этюдником.
Ознакомительная версия.
