«Ага, я это ему напомню! Бросила Зойка все дела на него и по заграницам ездит, денежки мужнины просаживает! А он-то, он-то! Рад стараться! Как не мужик…»
И вот в пятницу вечером, когда Володя наконец расположился в их уродской зале у телевизора, Маша, помыв посуду после ужина, встала на пороге, сложив руки на животе, и стала пристально глядеть на сидевшего на диване сына.
– Ты чего, мам? – Он наконец поднял на Машу глаза.
– Да вот я думаю, сыночка, долго ты это все терпеть-то будешь? А? Сколько ж еще эта шалава над тобой измываться-то будет?
Сын, дернув головой, уставился на Машу. В полутьме по его лицу бегали цветные отблески.
– Мам, ты чего говоришь-то? – Он нажал на кнопку пульта, и телевизор примолк.
– А то… – Маша сделала пару шагов в залу. – Когда ж ты мужиком-то наконец станешь? Зойка вон по заграницам раскатывает, Ирку там на проститутку учит, а ты тут вкалываешь? Когда ж это безобразие кончится-то?
Володя не отвечал, глядя на мать с по-дурацки приоткрытым ртом.
– Ну, чего молчишь? Не так, скажешь?
Маша почувствовала, как ее несет тугая волна возмущения, долгие годы таившаяся внутри и теперь вырвавшаяся наружу мощным фонтаном. Она вдруг вспомнила, как Зойка, не спросясь, выкинула всю одежду, в которой Маша пришла к ним в дом. Да, долго, долго Маша терпела, а вот, когда Зойка вернется, Маша ей все выскажет! И про хорошее еще совсем пальто, и про платье!
– Мам, ты вообще соображаешь, что говоришь? – наконец подал голос Володя.
– Да я-то соображаю, а вот ты не соображаешь!
Маша повернулась и ушла на кухню, а Володя остался сидеть в полутемной комнате. Маша услышала, как снова заговорил телевизор. Она еще долго вытирала стол и плиту, думая, что сын придет поговорить, и потому не ложилась, сидела у себя, прислушиваясь, чем там занят сынок. Обдумывает мамины слова? Ну хорошо, хорошо! Первый шаг к их общему освобождению сделан. Будут и другие.
Потом, уже ближе к ночи, Маша услыхала, как Володя на кухне разогревает чайник, и поспешила туда. Надо поспокойнее, а то сыночке завтра на работу.
– Володечка, ну чего? – спросила Маша ласково, надеясь, что он начнет жаловаться на свое беспросветное существование, а Маша тут как раз и посоветует ему разойтись и разъехаться с Зойкой.
– Что «чего»? – сухо поинтересовался Володя, поднимая на мать глаза.
– Как ты… с Зойкой-то?
– У нас с Зоей все в порядке, мама. У нас семья!.. А ты, я вижу, за старое принялась? – Он взял чашку и отошел к плите долить кипятку.
– Как это «хорошо»?! Ничего у вас не хорошо!
– Мама, – повернулся к ней Володя, – у нас прекрасная семья, и если ты…
– Разведись с ней, Володечка! – кинулась, не выдержав, к сыну Маша. – Брось ты ее! Брось! Всю жизнь она у нас с тобой заела! Всю жизнь ведь заела!
– За-мол-чи! – вдруг рявкнул Володя так, что Маша, вздрогнув, отступила. – Опять у тебя эти бредни начинаются, да? Забыла, как из-за них на помойке оказалась? Забыла?!
Маша, сообразив, что на первый раз, кажется, переборщила, сочла нужным заплакать и, пошатываясь, пошла к себе.
– И чтоб ни единого слова я об этом не слышал, поняла? – отчеканил сын матери вслед. – Поняла?
Маша не ответила, потом, лежа в своей комнатенке, слышала, как Володя погасил свет на кухне и ушел к себе.
«Значит, не хочет он разводиться… Или не может? Точно! Не может. То ребенком она его к себе привязала, а теперь «бизнес» их этот… Не отпустит она его. Ни за что не отпустит! Как же – такой мужик, красивый, положительный, непьющий… Вот если б мой дом в целости был!.. Тогда он просто уйти бы мог, а тут! Пока суд да дело – развод, размен… Сумеет Зойка его удержать! Отравит, а не отпустит! Да, все дело в том, что уйти нам некуда… Некуда!»
Ни на грош Маша не поверила, что Володя счастлив с Зойкой. Просто есть что-то, что его при Зойке держит. Есть. Раз жилплощадь не помеха, значит, есть еще что-то. Наверное, это их предприятие. Если сын разведется с Зойкой, она точно выгонит его с работы, а устроиться еще куда-то трудно. Везде молодые нужны, а ему уж о пенсии думать надо. Да, как зверя в берлоге обложила сыночку эта «жена». Никуда не двинешься…
Наутро после их ссоры Володя – видать, нарочно, чтоб не встречаться с матерью, – ушел на работу ни свет ни заря. А Маша, еще лежа в постели, принялась обдумывать, как убедить сына уйти из семьи. Доказать Володечке природную и неизбывную Зойкину подлость.
И тут Маша, выходя, чтобы спуститься к подъезду, вдруг припомнила одну, невзначай брошенную им фразу. Тогда еще, когда он нашел ее на вокзале.
«Зойка же квартирами занималась!»
От внезапно свалившейся на нее догадки потемнело в глазах, и Маше пришлось схватиться за стенку, а то упала бы прямо на площадке у лифта.
«Вот оно как было-то!»
Маша спустилась к подъезду и села на лавочку. Лето было прохладное, дождливое, лавочка почти всегда была сырая и неприятная. Все подъездные старушки спускались на свои сидячие прогулки с маленькими персональными подушками и ковриками, так называемыми «поджопниками», и Маша не была исключением. Не то что у нее в Выселках, на крытой терраске – благодать в любую погоду. Но думать об этом было пустым делом. Выселок давно не существовало, а был коттеджный поселок «Солнечное». Доморощенные богатеи выкупили у выселковских пьяниц участки, смели подчистую их деревянные халупы и понастроили трехэтажные каменные дворцы. Да… Да!
Маша чуть пришла в себя и принялась додумывать только что посетившую ее мысль.
«А как Зойка узнала, что я на вокзале обретаюсь? Сам Вовка говорил, что это она его прислала… Уж не сговорились ли они все – и Вадичка мой преподобный, и Галька Феоктистова, и Зойка, чтоб меня с домом обмануть?»
Маша, погруженная в свои вихреватые идеи, с опозданием отвечала на приветствия проходивших мимо соседей и все соображала, соображала. Зойка, гадина, аферистка, занимавшаяся, помимо прочего, обменом, продажей жилплощади, расселением коммуналок и другими жульничествами, точно подстроила всю эту Машину беду с домом… И Вадик, и Галька в этом участвовали. Точно! Наверное, еще с ней и поделились… А зачем тогда она Машу к себе жить взяла? Отмыла, откормила, держала столько лет, пенсию не отбирала даже… Ничем особенно не попрекала. А потому и не попрекала, что с этого хорошо поимела… Но все-таки зачем же она взяла Машу к себе? Могла бы и не брать… Или совесть заела, что старуху на улицу выставила?
Это обстоятельство решительно не вязалось с представлением о Зойке как о подлой, гнусной бабе, и у Маши заболела голова – наверное, поднялось давление. Надо было вернуться в квартиру, принять таблетку. Или сынок просто врет, что это Зойка его тогда за Машей послала? Чтобы примирить Машу с невесткой?
