— Тина, ты похудела…
— Тина, у вас случилось что-то?..
— Тиночка, тебе надо отдохнуть!..
— Валентина, тебя к телефону, я сто раз уже повторил!..
— Мама, а…
Вот только это, вот только «мама» — веселое, уставшее, жалобное, капризное, обиженное, ласковое — как разряд электрошока приводило в сознание.
Недели через две Тина опомнилась окончательно и увидела выход.
— Мы едем отдыхать, — сообщила она Ефимычу, — я и дети.
— Не понял, — насупился тот, — а я?
— А разве ты устал от чего-то? — прищурилась она, но тотчас смягчилась: — Извини, дорогой, но кто-то должен следить за домом, а на маму с Вероникой у меня никакой надежды. Только на тебя я могу положиться.
Она погладила его ладонь, с холодным любопытством следя за своими ощущениями. Как и ночами — редкими ночами, — будто бы со стороны наблюдала за собой, бесстрастно контролируя каждое движение.
Рука у мужа была теплой и крепкой — родное тепло, родная крепость. Все равно что прикасаться к стенам, где каждая трещинка знакома. Стоп, какая трещинка? У них евроремонт, она на него заработала и теперь имеет полное право этим гордиться!.. Вот и Ефимыч… Она его заслужила, правда? И много лет безнаказанно пользовалась его заботой. Она была уверена, что сделала хороший выбор. А, выбрав, сумела полюбить. Ефимыч всегда был под рукой, он ничем не интересовался, кроме семьи, и немного, словно по инерции — своей наукой, он всецело принадлежал Тине, он был добр, покладист, наивен, она знала о нем все. Все, что хотела знать.
— Хорошо, — сказал муж, — но все-таки мы с тобой давно не были вместе, я надеюсь, летом ты выкроишь еще недельку для меня?
— Конечно, — преувеличенно бодро пообещала она.
Хорошо было думать о лете. Легко. Летом все переменится.
К лету она привыкнет не задавать себе вопросов. Опустошенность сменится будничной тяжестью, ведь жизнь слишком требовательна, и нельзя стоять на месте, разглядывая вакуум в собственном сердце.
…Она стала ждать, она ведь знала, что все конечно в итоге, нужно только набраться терпения. Она валялась на пляже, лениво щуря глаза на море, где Ксюшка укрощала волны, и на песочные замки, что сооружал Сашка. Она бродила по магазинчикам, заказывала обеды в кафе, каталась на машине с открытым верхом, и ветер шумел в ушах, и солнце брызгало в глаза ослепительно, и две любопытные загорелые мордашки рядом с ней убеждали, что все это — правда. Жизнь, как она есть.
Повседневные хлопоты, которые давно не обременяли ее, благополучно переданные в руки нянек, теперь занимали все время и забивали голову обычными, мелкими, но важными вопросами. Вовремя обнаружить и стащить с чужой яхты Ксюшку, проследить, чтобы Сашка не закопался в песок с головой, предотвратить ссору с последующим ревом, не забыть положить в пляжную сумку пластырь, сменные трусики, обожаемые дочерью печенья и любимый сорт яблок для сына. Объяснять, успокаивать, укладывать спать, выманивать из воды, грозить пальцем, держать наготове носовые платки…
Она слишком долго не занималась всем этим! И теперь чувство вины вылезло на первый план, заслонив все остальные. И неумолимо росло, когда Тина задумывалась внезапно, а не использует ли она детей нарочно, чтобы занявшись по маковку их проблемами не иметь возможности копаться в себе и мучиться.
По ночам она плакала, только причина была вовсе не в Морозове, а в ней самой, и в подлости ее натуры, открывшейся внезапно, и в собственном бессилии против этого. Что она могла поделать с тем, что стала плохой женой и никудышной матерью? Стала или была всегда. Впервые в жизни Тина жалела о карьере, давшей ей свободу, но лишившей права выбора. Работа позволила ей устроить жизнь, как хотелось, но подчинила ее саму. Она не знала, готова ли изменить в этом хоть что-то, но, пробыв с детьми две недели, она словно заново открыла для себя радость материнства и теперь смутно противилась тому, что по возвращении в Москву придется от нее отказаться. Снова только час, максимум два, перед сном, когда она едва дышит от усталости. Снова удалые воскресные планы, которые, увы, так нечасто удается воплотить в жизнь.
Все до кучи, как выражается Вероника.
Все слилось в единую картину, и только сейчас открылось, что корона, водруженная на голову много лет назад, — всего лишь иллюзия. И то, что раньше считалось лишь издержками королевской профессии, от чего Тина отмахивалась привычной фразой «за все нужно платить» и над чем особо не задумывалась, сейчас легло на сердце осознанной болью.
Наверное, рано или поздно к этому приходит любая деловая женщина, думала Тина. Пусть долгие годы кажется нормальным четырнадцатичасовой рабочий день, вымотанность, вечная горячка, хронический недосып. Но однажды, проснувшись утром, вдруг понимаешь, что тебе неизвестно, как учится дочь, с кем дружит сын и где в доме хранятся фотографии. И чувствуешь, как ужас подступает к тебе со всех сторон…
Сашка вытащил леденец изо рта и сосредоточенно поинтересовался:
— Мам, а папа нас встлетит?
— Спроси еще раз, — подцепила его Тина, — выговори все буквы толком, и я тебе отвечу.
За две недели она выяснила, что сын, оказывается, картавит только тогда, когда хочет попросить о чем-то. И заранее подозревает, что его просьба несколько… некорректна.
Вот почему логопеды разводили руками. А ведь она могла бы и раньше понять это, если бы… Не стоит заводить эту песню снова, за это время она достаточно упивалась чувством вины. Так недолго и захлебнуться!
— А правда, мам, папа придет или нет? — заерзала рядом Ксюшка, отлепившись от иллюминатора.
— Пусть Шурик спросит.
— Он не умеет.
— Умею!
— Не умеешь!
— Умею! Я при тебе не хочу и не буду! Я с тобой вообще не разговариваю!
— Он сказал! Мама! Он сказал!
Сашка надулся, досадуя, что в очередной раз попался на уловку сестры.
— Папа приедет, правда, точное время я ему не сообщала, так что нам, возможно, придется подождать его в аэропорту, — Тина погладила сына по макушке. — Вы соскучились, да?
Дети переглянулись, подозрительно быстро забыв о ссоре. И одинаково засопели носами. Тина знала, чем грозит такая согласованность. Уже знала… Ха-ха, не прошло и шести лет!
…Ну, ладно, что же на этот раз?
— Так, братья и сестры, быстренько признавайтесь, в чем дело?
— Как ты думаешь, мам, — поразмышляв, спросила Ксюша, — он за это время мог вылечиться?
Тина закашлялась.
— А что, наш папа чем-то болеет?
— Он алегорик, — авторитетно заявил Шурка.
Хм… спасибо, что с алкоголиком не перепутал, но в целом мысль Тина уловила.
— Аллергик это называется, сынок, от слова аллергия… — Тут до нее внезапно дошел смысл беседы: — Я надеюсь, вы не везете с собой крокодила?
