— Я не смогла сегодня прийти… я опоздала… Ты, наверно, ждал меня? Но ничего, завтра обязательно… только приходи завтра… не волнуйся, я добуду… Джинни спрятала, но у меня осталось чуть-чуть… Вот увидишь, я снова приду к тебе…
Айрин и Николь переглянулись, побелевшие от ужасной догадки.
— Мисс Лоу! — Клоуд поднялся на второй этаж и протянул Николь рецепт с подписью матери. Она вскрикнула. Айрин подошла и взглянула на помятую бумажку.
— В чем дело? — удивился врач. — Я уже садился в машину, как вспомнил, что случайно взял с собой это из комнаты вашей матери.
— Доктор, это не ее почерк.
— А, вы об этом. Пусть вас это не тревожит. Изменения в психике влекут за собой изменения почерка, подчас до неузнаваемости.
Айрин и Николь стояли и смотрели друг на друга. Они не заметили, как Клоуд ушел, вежливо попрощавшись. Не помнили, сколько прошло времени. Они молча постигали, что все детали мучившей их головоломки разом и окончательно прояснились, причем таким неожиданным образом, что открывшаяся картина оказалась страшнее всех их подозрений.
Не говоря ни слова, они прошли в комнату Айрин. Она достала из сумки старые листки. Сестры сверили почерк с почерком матери на рецепте. Идентичность не вызывала сомнений. Теперь они знали, кто автор загадочных писем. Им был тот же человек, который за минуту до этого повторял вслух похожие строки. Те же слова и выражения, лихорадочный бредовый стиль, содержание… А тут еще и последнее доказательство — слова доктора о неизбежности изменения почерка во время душевной болезни. Все сошлось один к одному.
— Боже мой… их писала мама?
Айрин достала письмо Бэрил к Уиллогби, сжав которое в руке она выскочила из дома Стивена. Почерк матери, такой знакомый, крупный и небрежный, с круглыми буквами, немного размашистый.
И этот почерк — мелкий, бисерный и куда аккуратнее, почти школьный. Писали как будто разные люди. Но почерк, которым были написаны письма, был более устоявшимся, можно было сделать вывод, что эти строки оставляла на бумаге рука подлинной Бэрил. Она больна, по словам доктора Клоуда, но здесь ее чувства, необъяснимые и безумные, но искренние и до боли настоящие. Здесь настоящая Бэрил, которую не знал никто.
— Но кому она могла их писать? — изумилась Николь. — Не отцу же…
В самом деле… К кому она обращается в этих письмах? Она безумно любит этого человека. Кто он?
В жизни матери не было других мужчин, во всяком случае они ничего об этом не слышали. Очевидно, это было до развода с отцом, ведь после разрыва с мужем Бэрил не бывала нигде, кроме магазинов. Так кто же этот таинственный любовник из прошлого Бэрил?
— Теперь я прекрасно понимаю, что он имел в виду, — задумчиво сказала Айрин, — этот человек… тот, к которому она обращается в дневнике, ее бросил или… его нет в живых. Возможно, он погиб. А она не может без него жить, мама так и не смирилась с потерей любимого человека. И она стала жить с ним в воображаемом мире. Стоило принять таблетку, как она освобождалась от всего — от страданий, страхов, боли, кошмаров и оказывалась там, где хотела и с кем хотела. Она продолжала жить с тем, кого любила, как будто он никуда не исчезал и по-прежнему с ней.
— Да, пожалуй, — согласилась Николь, — она пишет в своем дневнике только об этом.
— Когда доза оказывалась недостаточной, — продолжала Айрин, — она не отключалась на столько, чтобы вызвать желаемые видения. И начинала упрекать любовника, что он не приходит на свидание, что он мучает ее.
— А сегодня мама не нашла таблетки… их Джинни припрятала или выбросила… И тогда мама стала говорить, что опаздывает, что кто-то ее ждет… Кажется, ты права. Все именно так и происходило. — Николь снова заплакала.
— Но кто он? — сама с собой рассуждала Айрин, не обращая на нее внимания. — В дневнике мама ни разу не называет его по имени.
Теперь ситуация прояснилась. Мать хотела развода, чтобы соединиться с любовником, о существовании которого по сей день никто не подозревал. Но после того, как Бэрил путем обмана получила долгожданную свободу, что-то произошло с ее другом. Или он ее бросил, или каким-то образом ушел из жизни, возможно, погиб в результате несчастного случая. И мать села на наркотики. Так началась ее тайная жизнь, пусть воображаемая и скрытая для окружающих, но настоящая для нее. Бэрил создала свой мир, где она виделась, говорила с любимым, ссорилась с ним, занималась любовью и спешила на свидания. В этом мире их никто не тревожил, а наркотики создавали мощный защитный барьер.
Теперь Айрин понимала смысл своего сна о домике из бумажных листков, исписанных новым почерком Бэрил. Она видела мир, существующий в стенах ее собственного дома, но не известный никому многие годы. Никому, кроме женщины, которая вела тот самый дневник.
— Но подожди, Айрин, — вспомнила Николь, — там идет речь о какой-то вине, каком-то серьезном проступке… Выходит, мама сделала что-то ужасное… Мы ведь предполагали, что речь идет об убийстве. Ты помнишь это письмо?
— Да, конечно… Выходит…
Вдруг словно вспышкой молнии Айрин озарила невероятная догадка. Она вспомнила звонок Гейл и ее слова о том, что кто-то находился в саду и прятался там, когда Фрэнк был обнаружен с пулей в груди… вернее, незадолго до приезда полиции.
Тогда Айрин не обратила на это внимания, поверив Гейл, что это бред спившейся старухи. А что, если…
Открывая дверь в спальню матери, Айрин уже знала имя ее любовника.
Бэрил не спала. Она сидела на кровати в синем халате, облокотившись на подушки и поджав ноги. Под действием лекарства у Бэрил был ясный, спокойный взгляд. Айрин подошла и молча протянула матери ее письмо к Уиллогби десятилетней давности.
Бэрил застыла от изумления и ужаса. Она всматривалась в знакомые строки, будто не веря своим глазам.
Лицо матери поплыло перед растерянным взором Айрин, потеряло привычные очертания и растворилось как капля краски в воде. Осталась одна сплошная гримаса, немое рыдание. Так плачут совсем маленькие дети, оторопев от страха.
Айрин почувствовала, как вся ненависть в ней улетучилась. Ей хотелось взять Бэрил на руки, как ребенка, и утешить.
Бэрил простонала: «Помоги мне», и Айрин поняла, кто так отчаянно нуждался в ней все это время, безмолвно звал ее снова и снова. Голос из кошмаров.
— Я помогу тебе, мама. Но ты должна мне все рассказать.
Она была похожа на ангелочка. Белокурая, с нежнейшей кожей, подобной лепестку подснежника, и черными бархатными глазами, в которых застыло умильное и робкое выражение.
