— Ужас, надо попросить их удалить этот кадр, — теперь я кликаю мышкой в два раза быстрее, чтобы мы ещё на что-нибудь не наткнулись.
И я натыкаюсь: на Германа под ручку с «Настей». Они остановились попозировать для снимка перед входом в зал.
— Можешь дальше, кхм… пролистывать, — замечает Герман, но я подзависла.
— Знаешь, — с нажимом начинаю я, — не ожидала, что ты с ней спустишься на гала-ужин, когда всего час назад предлагал зайти за мной.
— Но ты же мне отказала, — усмехается Герман, и я вскидываю взгляд, чтобы посмотреть на ехидное выражение его лица.
— Какой вы ветреный, Герман Маркович, просто… — ищу правильное слово, — питерский… нет, европейский ловелас.
— Ловелас, — повторяет он следом, будто пробуя слово на вкус. — А мне даже нравится.
Мне даже хочется стукнуть его прямо сейчас, но я лишь откидываюсь в кресле, складываю руки на груди и возмущённо смотрю на него.
— А мне не нравится.
— Варь, — уже другим тоном тянет он, — да я никуда её не приглашал. Мы встретились в коридоре по пути в зал. Она просто взяла меня под руку.
— Руки твои отныне заняты, — уточняю я, наигранно сводя брови на переносице.
— Да заняты-заняты, — Герман снова наклоняется, чтобы поцеловать меня и успокоить.
Надо сказать, мне действительно становится спокойнее. А уж когда мы в обед спускаемся на первый этаж бизнес-центра в кафе и Герман берёт меня за руку, крепко переплетая мои пальцы со своими, на лице моём написана полнейшая невозмутимость.
Особенно, когда я ловлю удивлённые взгляды некоторых коллег, устремлённые в наши стороны.
Хорошо, что в питерском офисе я так хорошо всех не знаю, как в московском. Но разве убережёт это от сплетен?
В среду мы ужинаем у Лидии Васильевны, как и предлагал Герман. Мне всё ещё неудобно перед ней, и я даже не понимаю, пройдёт ли это чувство когда-нибудь. Очень надеюсь, что пройдёт. Иногда больнее не из-за вины перед человеком, а из-за вины перед его близкими. Особенно родителями. Которые страдают вдвойне из-за неприятностей, сыплющихся на головы их детей.
В районе десяти мы выходим на Петроградскую сторону и идём в сторону площади.
— Давай в метро спустимся? — со смешком предлагает Герман.
Он сегодня без машины, и пару бокалов вина за столом его слегка расслабили.
— В метро? — озадачено переспрашиваю я. — Ну, давай, только зачем?
Мы могли бы вызвать такси или прогуляться до Петропавловки, а там нырнуть в маршрутку до дома.
— Может, у меня ностальгия по студенческим временам, и я хочу урвать пару поцелуев на эскалаторе? — на его щеке расцветает моя любимая ямочка.
— Грандиозные у вас планы, Герман Маркович.
Мне действительно смешно и немного волнительно. Потому что даже простая мысль о поцелуях с Германом меня будоражит.
Мы, не сговариваясь, едем к нему на Таврическую. Знаю, что сегодня он меня домой не отпустит, да и я сама не рвусь. Пока поднимаемся в квартиру, сотовый Германа оживает.
— Работа, — тянет он с недовольством. — Хотел бы я позволить себе не брать трубку. Но, к сожалению, если ты владелец фирмы, эта практика не работает, — усмехается он и, зайдя в квартиру, скрывается в кабинете.
Я лишь провожаю его удивлённым взглядом, вот уж не ожидала услышать от Островского подобные комментарии.
Мне ничего не остаётся, как заглянуть в ванную, потом стянуть плед с дивана и выйти на просторную террасу. Это просто сказка — терраса выложена резной плиткой, и я могу представить, как тут хорошо летом, когда кроны деревьев в парке шелестят листвой.
Через минут десять или чуть больше ко мне присоединяется Герман.
— Слава Богу, короткий звонок. Завтра с утра пораньше совещание с отделом координации, будем двигать тендер, партнёры решили проводить его закрытым. А это, чтоб его, как кот в мешке!
— Тендер? А по какой фирме?
— По «Масуме».
— Ого, — мне становится смешно, приходится прикусить язык, чтобы унять хихиканье.
Герман вопросительно смотрит на меня, а потом берёт за руку и утягивает на плетёную уличную мебель, чтобы закутать в плед и устроить у себя на коленях.
— С чего вдруг веселье?
— Да Ритка до сих пор с Такаши на связи. Кажется, уже гоняла к нему в Москву и снова собирается на выходных. Допереводилась, шалопайка, — меня потряхивает от смеха, и Герман улыбается в ответ.
То ли ситуация его забавляет, то ли моя реакция.
Но мысли его всё ещё заняты работой. Островский вздыхает и преувеличенно сетует:
— Вот так окучиваешь несколько контрактов, вроде уже и условия понятны, а потом, раз, и ситуация меняется. Теперь мне даже наши шансы не ясны. Самое ужасное, всё надо срочно. Так что придётся встать в районе шести и поработать из дома. Чёрт… закрытый… это, значит, полностью менять все условия на ещё более невыгодные.
— Так всё серьёзно? Я, если честно, далека от отдела продаж.
— Есть свои нюансы, — кривит рот Герман, — ладно, что мы всё о работе? Забудь о ней.
— Ага, забудешь тут.
— До утра?
— До утра, — соглашаюсь и звучно целую Островского в щёку.
Мы ещё какое-то время сидим, обнявшись, потом Герман возвращается в квартиру, чтобы заварить нам чай. Я плетусь следом за ним, подхожу прямо к холодильнику, где на дверце до сих пор висит наше фото.
Беру снимок и разглядываю его, хотя и помню в деталях.
— Специально его тут оставил, признавайся?
Я провожу кончиком пальца по нашим фигурам на фото, думаю, что взглядом, которым Герман смотрел на меня в Рио, он меня одаривает и по сей день.
И по сей день от этого взгляда у меня подгибаются колени.
— Конечно, специально, — он приобнимает меня за талию и ласково целует в шею.
Боже, я плавлюсь. Какой чай? Я как мартовская кошка, готова утянуть его в спальню, позабыв про всё на свете.
Но мы возвращаемся на терассу.
— Не вечер, а мечта, — подмигиваю я, грея руки о чашку. — Ещё и в середине недели.
Мне хочется сказать больше — мечта это засыпать и просыпаться рядом с Германом, и чувствовать, как всё налаживается. До сих пор хочется себя ущипнуть — вдруг очнусь.
Мы так и сидим, обнявшись. Мой взгляд приковывает бледный диск луны на затянутом туманной дымкой небе. Не вечер, а мистика, волшебство.
Ещё больше ощущение усиливается, когда Герман начинает целовать меня за ухом, попутно разматывая плед, и, прижавшись губами, тихо шепчет: — Любимая.
Это в конец меня обезоруживает. Я замираю, и слова застревают в горле.
Скажи. Скажи. Скажи, — стучит в моей голове.
Я так долго ждала, так сильно хотела услышать хоть какое-то производное от слова «любовь», что, даже услышав, думаю, мне показалось.
Эта немота, напавшая на меня, какая-то странная, а ещё нерешительность. Обычно я более импульсивна. Когда Герман уводит меня в спальню, понимаю, что импульсивность никуда не пропала. Она в ласках, в движениях, во взаимных объятьях, но лишь мне одной сложно озвучить чувство, которое так давно живёт в моём сердце.
На грани сна меня снова настигает шёпот Германа.
— Я люблю тебя.
Так просто. И так естественно соскальзывает с его губ.
И я тебя… и я тебя люблю… — думаю я, а потом и говорю с задержкой в несколько минут.
Мне кажется, Герман уже спит, но то, как крепче сжимается кольцо его рук, сообщает мне об обратном.
38
Говорила же — под конец недели я всегда жду какой-нибудь подставы. Вот и на этот раз в офисе затишье. Иду по пустым коридорам, где обычно наблюдается характерная беготня, но коллеги попрятались по своим норкам… прошу прощения, кабинетам. И сидят там, носа не кажут. Заглядываю в отдел сопровождения, но девочки опустили головы к клавиатурам и что-то активно набирают. Ладно, решаю не мешать и зайти позже, потому что их руководителя ещё нет, а её заместитель как-то вяло на меня реагирует.
— Позвоните, — прошу я, — как Ольга Витальевна подойдёт.
