а потом уже будет строить новые отношения. И я ждал, как дурак, верил. Практически до последнего верил, а потом встретил тебя. Ты была такой потерянной, такой беззащитной, – он тянется ко мне, проводит пальцами по щеке, но я не реагирую на ласку. Тогда Дым продолжает: – И я понял, что не хочу больше ждать человека, который от меня сам же и отказался. Не хочу жить одной лишь надеждой, делать вид, что все хорошо и распрекрасно, постоянно веселиться, чувствуя только чёрную дыру, расползающуюся внутри. Я выбрал тебя, и теперь понимаю, что не прогадал. Я люблю тебя, Яна, – карие глаза смотрят так искренне, что у меня скручивает живот.
Как я могла так поступить с ним? Со всеми нами? Забываться с Лехой – изначально было плохой идеей, и Кирилл мне на это намекал… Да что там, прямым текстом говорил.
– Ты разрушил мой брак, – смеётся Кир, но в этом смехе нет веселья. Лишь горечь, пропитывающая все вокруг. – А теперь собираешься отнять любимую девушку?
– Она нужна тебе только для того, чтобы отомстить, признайся уже! Ни за что не поверю, что ты так быстро забыл о Кате.
– Я три года жил с человеком, которому оказался не нужен, и с которым прошёл все круги ада! Мне некому мстить, – заканчивает он глухо. – Уже все перегорело.
А я слушаю их перепалку и совершенно не знаю, чему верить. Я так растеряна. Мне страшно, что все сказанное Лешей может оказаться правдой. Вдруг я опять настроила себе воздушных замков, а действительность готовится разрушить их с отстраненной и равнодушной жестокостью? Виталик начинает стонать и шевелиться, а я выпаливаю:
– Мне нужно побыть одной и подумать!
И трусливо сбегаю. Правильно Кир зовёт меня Зайчишкой, есть за что.
Несусь по ступенькам лестницы, вываливаюсь на улицу, на ходу надевая куртку. Спешу поскорее убраться с поля боя, пока никто не бросился в погоню, прочь от того места, что принесло столько боли. Сначала ссылка, потом смерть бабушки и подлость тети Лены, притязания Виталика и, как гнилая, плесневелая вишенка на торте – правда о двух лучших друзьях и одном вкусе на девушек. Оказаться одеялом, которое перетягивают на себя, неприятно, обидно, а еще страшно, потому что непонятно: это просто азартное соревнование или же обоим участникам оно действительно так уж необходимо.
Погружённая в невеселые мысли долго брожу по городу, греюсь в кофейне, пью горячий шоколад и заедаю горечь этого дня эклером. Накатившая неприкаянность давит. Из всех вещей у меня с собой только сумочка с парой тетрадей, банковская карта, да телефон, который я временно отключила, с зарядным устройством. Хорошо хоть провод на всякий случай взяла с собой, как чувствовала, что что-то непредвиденное произойдёт.
К общежитию подхожу в самый последний момент, когда до закрытия дверей остаются считанные минуты. Стучусь в дверь перед тем, как войти в комнату, и наконец-то знакомлюсь с соседкой. Она уже в курсе пополнения, так что мое появление вопросов или недовольства не вызывает. Наоборот, мой вид, видимо, настолько жалок, что Оля сразу же начинает поить меня чаем с вишневым вареньем. Аккуратно выспрашивает, откуда я такая взялась, несчастная, потерянная, растрепанная и совсем без вещей. У меня нет ни полотенца, ни зубной щётки, ни даже расчески. Я уж молчу про сменное белье.
«Крыша над головой есть – и то уже радость» – успокаиваю себя мысленно и тут же вываливаю соседке всю свою историю. Делюсь подробностями, а как только речь заходит о Кире и сегодняшних откровениях, начинаю плакать.
– Ну и чего ты ревешь? – никак не возьмёт в толк Оля. – Он назвал тебя любимой девушкой и сказал, что не собирался никому мстить.
– А если это неправда? – хлюпаю носом и с надеждой смотрю на соседку. Жду, что она станет уверять меня в обратном, и возникшие у меня сомнения чудесным образом развеются. Испарятся, как утренний туман под лучами солнца.
– Знаешь, по-моему, ты просто боишься. Если один мужчина оказался обманщиком, это не значит, что и все остальные такие же. Давай, прекращай страдать глупостями и пиши своему Кириллу, а иначе я отберу у тебя телефон и сама все напишу.
– Не буду я ничего ему писать, – отбиваюсь, но и сама понимаю, как вяло и неубедительно это выглядит.
– Пиши, говорю! – Оля ожидаемо не планирует отступать.
Я ломаюсь ещё пару минут, потом все же беру телефон в руки. Дисплей пестрит кучей уведомлений о звонках и сообщениях, но я смахиваю все окошки в сторону – не готова сейчас разгребать все это. Открываю мессенджер и пишу Киру сухое:
«Все в порядке, я в общаге».
Телефон сразу же оживает и начинает мигать, реагируя на входящие сообщения. После пару раз звонит. Переворачиваю его дисплеем вниз под укоризненным взглядом соседки. Оля провозглашает тост за мою непроходимую глупость и чокается со мной кружкой с чаем.
Мы ещё болтаем обо всем на свете и хохочем, как ненормальные. Удивительно, но мы с соседкой совпадаем по всем параметрам, нам легко и весело вместе, а ещё интересно. Кажется, кто-то, кому наш гогот мешает спать, гневно стучит из-за стены, но мы лишь начинаем смеяться сильнее.
– Ты слышишь? – хмурится вдруг Оля. – Что это?
Веселье враз слетает с меня, и я начинаю настороженно прислушиваться.
– Ты чего? – зову соседку, когда та идёт к окну и не без усилий распахивает старую раму.
И тогда я понимаю. А ещё вся покрываюсь мурашками. Медленно иду к окну и выглядываю на улицу.
«Пусть знают все вокруг,
Что я тебе не друг,
Гитарный перебор расскажет всем о нас.
Пусть я совсем один
Иду к тебе в ночи
Влюблен в тебя сейчас…» – выводит тот самый голос.
Кирилл стоит в окружении десятков горящих свечей с гитарой в руках и поёт для меня. Высовываюсь из окна, а он продолжает. Глаза в глаза. Мы не отрываемся друг от друга, будто нас связывает не песня через расстояние от асфальта до второго этажа, а кое-что гораздо более крепкое, хоть и настолько же эфемерное. И только закончив песню, Кир оставляет гитару висеть на ремне, сам же складывает руки рупором и кричит во все горло:
– Я люблю тебя, Яна!
– Кирилл! – шиплю возмущенно. Вот зачем он устраивает представление на виду у всех?
– Спускайся! У меня в запасе много песен, ты знаешь. Могу тут хоть до утра выступать.
– Нет, – мотаю головой, а у самой внутри неожиданно разгорается огонек веселья.
– Как скажешь, любимая, – орет он во все горло и
