грудину и поворачиваю, затем тяну нож вверх, разрезая его, чтобы выставить на всеобщее обозрение его безвкусные внутренности.
Я наблюдаю, как жизнь вытекает из его тела, превращая его в изуродованное позорище. Единственное, о чем я жалею, — это то, что мне не удалось выполнить свое обещание заставить его страдать. Но я слышу сирены.
И я больше не теряю времени, чтобы вернуться к Виолетте.
Когда я добираюсь до входа в собор, там уже скопилось множество машин скорой помощи и полицейских, забаррикадировавших вход. Я уворачиваюсь от синих мундиров, их рации трещат, и проникаю внутрь через боковую дверь, ловко уклоняясь от парамедиков, которые сосредоточились на мертвых и раненых.
Схватив со спинки стула выброшенную куртку, я накидываю ее, чтобы скрыть травмированные ребра.
Один из офицеров в штатском пытается помешать мне войти в гримерку. Но я знаю его и знаю, что он грязный коп. Когда он видит кровь, пропитавшую манжеты моей рубашки, и безумный взгляд моих глаз, он покорно отходит в сторону.
— Поторопись, — предупреждает он. — Там сзади тело… изуродованное. — Он тяжело сглатывает, видимо, подавляя желчь. — Ты ведь ничего об этом не знаешь, Кросс?
Не обращая на него внимания, я вхожу в комнату, думая только об одном человеке. Боль под грудной клеткой не утихнет, пока я не увижу ее лицо.
Комната очищена. Остались лишь обломки, которые я не заметил раньше. Разбитое стекло. Перевернутая мебель. Лужи крови на паркете. Страх и гнев сливаются во мне в единое целое.
— Где моя жена? — кричу я.
Легкое прикосновение к моей руке пугает меня. Мне приходится сдерживать свою ярость, прежде чем я посмотрю на Нору.
— Ее отвезли в больницу, — говорит она, более спокойная и собранная, чем прежде. — Ей нужны были швы и врач. — Потирая рукой челюсть, я напряженно киваю.
— А Мэнникс? — Леви, стоящий рядом с ней, отвечает.
— Я приказал отвести его к Лиаму. Остальные мужчины уже направляются в дом, чтобы перегруппироваться.
— Хорошо. Хорошо. — Лиам — наш дежурный врач. Мэнникс в надежных руках, и Леви добрался до него раньше, чем парамедики, а значит, вопросов к нему не будет. — Держите полицейских в незнании. Я займусь ими позже.
Мне нужны цифры. Мне нужна информация. Скольких мы потеряли? Сколько еще раненых? Я должен позвонить Доминику и узнать, как они справились, каков план возмездия, если Ренц еще дышит.
Но сейчас, в эту чертову секунду, я не могу думать ни о чем из этого. Только когда она будет в моих объятиях и в безопасности.
— Иди в гостевой дом, — говорю я Леви, направляясь к двери. — Найдите номера и оцените ущерб, и пусть никто не двигается и не дышит рядом с Карпелла, пока я не сообщу.
* * *
Я не был в больнице с семнадцати лет, с тех пор как Карпелла поместили меня в реанимацию.
И меня не покидает мрачная ирония, что сейчас я возвращаюсь за Карпелла. К той, у которой глаза цвета моего любимого виски и упрямство, от которого напрягается каждый мускул моего тела.
Та, что танцует с грацией ангела и знойным огнем грешницы, желая соблазнить меня, чтобы я бросил вызов собственной верности.
Та, которая только сегодня взяла мое имя вместо своего.
Когда я увидел Виолетту, идущую к алтарю, каждая клеточка моего тела засветилась. Все мои планы на завтра, все дьяволы, которых я намеревался уничтожить, исчезли в мгновение ока. Все, что я мог видеть и желать, — это она, совершенно новое завтра, наполненное ее красотой, грацией и нежными прикосновениями.
Мерзкая злость все еще прилипает к моей коже, когда я иду по стерильно белому коридору отделения скорой помощи. На моем костюме до сих пор кровь Дэмарко, — запятнанная местью и гневом самыми смертельными грехами, владеющими моей душой.
Я не уверен, что когда-нибудь смогу отмыться для нее достаточно чисто, чтобы смыть с себя годы жестокого насилия и хаоса. Но когда я заглядываю за шторы в поисках ее, моей жены, я вспоминаю тот момент, когда она привела меня в душ и смыла с моей кожи кровь моей жертвы, и обжигающий жар в ее янтарных глазах, желание, потребность…
И я понимаю, что я именно тот мужчина, который дополнит ее.
Темный для ее света.
Я нахожу Виолетту в третьем отсеке и откидываю занавеску, напугав медсестру. Она готовит пакет для капельницы, держа иголку высоко, пока смотрит на меня, впиваясь взглядом в кровь на моем смокинге и коже.
— Как она? — спрашиваю я, двигаясь к краю каталки.
После долгой паузы, в течение которой она, вероятно, раздумывала, стоит ли ей предупредить охрану, она отвечает.
— С ней все в порядке. Лучше. Мы дали ей успокоительное, и ей наложили швы на щеку и плечо.
Я провожу большим пальцем по забинтованному порезу на ее лице, огонь переливается через край моей терпимости. Медсестра собирается вставить иглу, но я останавливаю ее.
— Ей это не нужно.
— Но…
— Здесь ей небезопасно. — Любой из Карпелла, жаждущий возмездия, знает, куда ударить.
По девушке, в которую я влюбился.
Я разрываю пластиковую больничную повязку на ее запястье и беру ее на руки. Я позволяю ее голове прижаться к моей груди и прижимаю ее к себе, ее маленькое тело такое хрупкое, что мне приходится сдавлено выдохнуть, чтобы убедиться, что я не держу ее слишком крепко.
Я слышу приглушенный доклад медсестры, которая сообщает кому-то по телефону о маньяке, укравшем пациентку, но все это уже забывается, когда я несу Виолетту по коридору и выхожу из отделения скорой помощи. Каждый шаг, который я делаю, чувствуя ее вес и ощущение, что она находится в моих руках, где ей и место, ослабляет спазм вокруг моего сердца. Эта девочка моя, и я забираю ее домой.
Его и Ее
Виолетта
Я полностью пришла в себя в машине по дороге к дому Люциана — моему дому.
Нашему дому.
Странно, что я даже не знаю, где этот дом, что семья, к которой, как я думала, я принадлежу, стала чужой, что дядя, который, как я верила, защитит меня в нашем темном мире… я вонзила нож в его сердце.
Уверена, когда шок от событий этого дня пройдет, я буду чувствовать что-то в связи с этим. Вину, раскаяние. Горе. Однако сейчас, когда Люциан несет меня по винтовой лестнице, я совершенно оцепенела.
Единственное, что я хочу чувствовать, — это надежность его сильных рук. В этот момент я чувствую себя в безопасности, даже любимой. Я никогда не думала, что
