Ознакомительная версия.
– Глашенька… – прошептала мама. И тут же воскликнула с отчаянием: – Ой, дура я какая!.. Глаша! Ну посадили и посадили. Тебе-то что… теперь?
– Ма…ма… – Сначала Глаша не чувствовала собственных губ, но постепенно онемение отпустило их. – Перестань… это все говорить. Это не нужно! Скажи, что случилось.
Наверное, ее голос прозвучал так, что мама поняла бессмысленность своих уговоров.
– Ну откуда же мне знать? – вздохнула она. – Что в газетах писали, то и знаю, а как оно у них там на самом деле есть, разве нам скажут? Сообщали, что нарушения у него на производстве. Проверка за проверкой проходила, нарушения не то нашли, не то нет, но посадили его, а предприятия другому владельцу отошли, говорят, из Москвы кому-то. Слухи были, что новый этот с министром как-то связан, чуть не родственник, но правда или нет, не скажу.
Правда или нет, что новый владелец «БигФарма» чей-то родственник, не имело для Глаши значения. Она не слышала, что мама говорит дальше – про школу для одаренных детей, которую чуть не закрыли, да одумались и передали в городскую собственность, про какой-то стадион…
– Когда его… Когда все это случилось? – перебила она маму.
– Да как ты уехала, сразу почти. Через пару месяцев.
– Почему ты мне ничего не говорила? – с горечью спросила Глаша.
Хотя что было спрашивать? Понятно почему.
– Не думай ты про это, Глаша, – сказала мама. Растерянность и отчаяние совсем ушли из ее голоса, он звучал теперь с непривычной суровостью. – Пустые это думы. Из твоей жизни он давно сгинул – Бог тебя от него отвел. А я, грешным делом, думаю: за что б его ни посадили, а на самом-то деле это за тебя, и все равно это ему кара малая за то, что с тобой он сделал.
– Мама! – воскликнула Глаша. – Ты что говоришь?!
Все возмутилось в ней при этих словах так, что даже ошеломление ее прошло.
– Что есть, то и говорю, – незнакомым этим суровым голосом сказала мама. – Глаша, да ты подумай, да вспомни же! Мало ты из-за него позора приняла, мало на тебя весь город пальцами показывал, кто смеялся, кто губы кривил? Мало ты, с твоими-то способностями, в глуши просидела, чтобы с семьей его на каждом углу не встречаться? А ему хоть бы что – у него сплошное благолепие, женушка-сыночек у него, любуйтесь, люди добрые! Да у меня сердце кровью за тебя изошло! – Она в сердцах бросила на стол листок со списком лекарств, за которыми собиралась в аптеку. – Одно горе он нам всем принес!
– Он папе пытался помочь, – сказала Глаша.
Она произнесла это почти безучастно. Она не могла проговаривать сейчас какие-то слова. Они не имели значения. А то, что значение имело, не выражалось словами.
– Тебя он покрепче привязать пытался, вот и делал вид, – отрезала мама. – Денег у него немерено было, потратиться ничего не стоило. А мы его помощи не просили!
Это была правда. И про деньги, которые у него были, и про то, что никто не просил у него помощи.
– Ты его уже забыла, дочка, – сказала мама. – Если б не так, я бы чувствовала. Вот и радуйся, что дело это прошлое и что судьба тебя на добрую дорогу вывела.
– Да. Судьба.
Больше они об этом не разговаривали. Уже на перроне, перед тем как войти в поезд, мама попыталась было вернуться к этому разговору – принялась говорить, что все равно ведь неизвестно, что с ним теперь, и узнать, по счастью, не у кого, – но Глаша сказала, что говорить об этом не хочет, и мама с готовностью заговорила о скором дочкином приезде – когда она сможет взять у себя в музее следующий отпуск, да лучше бы не теперь, зимой, а поближе к лету, все повеселее ехать…
За последние три года Глаша не приехала из Москвы во Псков ни разу. И мама ни разу не заводила разговор о ее приезде. А теперь бояться маме стало нечего: Глаша знает, что его во Пскове нет. Нет!
Поезд ушел. Глаша пошла вдоль перрона обратно. Она не понимала, что с ней происходит.
Она в самом деле не думала о нем все эти годы. Ей казалось, что она будет думать о нем постоянно, и она боялась этого, – но нет. Не пришлось делать над собою усилие, не пришлось гнать от себя мысли о нем – мыслей о нем просто не было.
Когда произошел в ней этот перелом – в ту ли минуту, когда темноокая гадалка сказала: «Не бойтесь решительного поступка, он сделает вас счастливой», или когда он сказал ей на прощанье что-то мелкое, хлесткое, ненужное, или когда сама она после этого сказала себе в сквере на мокрой скамейке, что начнет свою жизнь с чистого листа, – этого Глаша даже не осознала. Пропустила она этот переломный момент. Но похоже было, что мама не ошибалась: она его действительно забыла и три года не думала о нем; да, именно так это и было.
Но непонятный процесс, который начался в ней с той самой минуты, мгновенно, как от удара, когда мама рассказала, что с ним случилось, – это был мыслительный процесс какого-то особого, странного рода.
Нет, не странного! Такой род мыслей давно был ей известен. Это было то самое, что называется «в сердце дума заронилась». Не зря он всегда называл ее книжной девочкой, и пушкинские строчки не зря так много лет мерцали перед нею в каждом просвете деревьев михайловского парка, да и сейчас не исчезли, только ушли в самую глубину ее души…
Наверное, такой способ мышления имел даже научное название; Пушкин вообще знал способ угадывать то, к чему наука шла потом долгим путем. Но дело было не в названии.
В ее сердце заронилась дума. Это особое соединение мыслей и чувств не было одним кратким событием, это длилось в ней, и с этим ничего было уже не поделать.
Так же машинально, как по перрону, Глаша прошла по площади трех вокзалов. Спустилась в метро. Поезд, переход, снова поезд. Поднялась наверх на Пушкинской площади. Только вышла почему-то не к углу Малой Дмитровки, а по другой лестнице – к памятнику.
Она села на лавочку, снизу взглянула на Пушкина – на так часто ею виденную, склоненную его голову с серебром первой зимней изморози на висках. В сердце ее что-то дрогнуло мгновенно и остро.
Это острое, болезненное ощущение было таким неожиданным, что Глаша огляделась растерянно, не понимая: что произошло с обычной, привычной жизнью, отчего все вдруг стало напоминать ей о Лазаре? Даже наклон пушкинской головы…
Ей вспомнился недавний разговор с мамой о папиной болезни. Она уже понимала, что и разговор этот вспомнился сейчас именно потому, что был связан с ним, и очень сильно связан.
Все произошло неожиданно, в один день. Хотя – как еще такое происходит? Не один день, а одно мгновенье отделяет счастье от горя.
В выходные Глаша навестила родителей и в воскресенье вечером вернулась к себе в Петровское. А уже в среду мама позвонила ей и рыдая сообщила, что у папы нашли опухоль и метастазы и все безнадежно.
Ознакомительная версия.
