Ознакомительная версия.
– Сейчас речь не о тебе. Мы решились, сказали себе и друг другу – да, это могут быть бесполезные мучения. Но, Вика! Все лечатся, все делают химию!
– Все да не все! Нам просто легче так решить – будем делать химию, как все! Но ведь это тоже предательство!
– Не ори. Дальше. Мы говорим – все лечатся, делают химию, а мы выбираем другой путь. Мы не будем лечиться, не будем ходить к врачам. Мы уезжаем в Тибет. Я поеду – куда скажешь. В Тибет, в Индию, на Луну, к черту! – Санечка уже кричал. – Только знаешь что?.. Это будет твоя ответственность. Вот и прими решение.
– Я?.. Почему всегда я?! – закричала Вика.
Раздался звук, как будто шлепок, а потом звук, как будто толчок.
Они подрались, что ли?..
– Не смей меня трогать!..
– Не смей рыдать!.. Реши сама! Я не могу! Слышишь, реши сама!
Вика не может решить, растерялась, плачет, а ведь она всегда молниеносно принимает решение!..
Тогда, в Грузии, в девяносто втором году, – я была еще совсем маленькая, – она приняла решение мгновенно. Приехали в Сухуми в гости из Питера на ржавой копейке – еле доехали. Сидели на веранде красивого дома на горе, смотрели на море. И вдруг увидели в небе синие и зеленые блики, это были следы от трассирующих пуль.
Санечка стал рассуждать: цель грузинского правительства – это установление контроля над своей территорией, цель абхазских властей – это расширение прав автономии, а Вика сказала – быстро домой! Они сели в свою ржавую копейку и поехали, побежали домой, в Россию. Вика говорит – могли машину отобрать на дороге, могли убить. А если бы остались, точно бы убили. Вика не всегда знает, как будет лучше, но всегда знает, как будет ЕЩЕ ХУЖЕ. А сейчас она не знает, как будет еще хуже?..
…Санечка уже не кричал, говорил спокойно.
– Гормоны – предательство, потому что это значит ничего не делать, химия предательство, страшно думать, что не поможет, Тибет – потому что это другой путь…
Санечка замолчал.
Санечка молчал так долго, что я подумала, что они уже закончили разговор, у нас будет другой путь.
– Есть еще одно – самое главное, – он говорил почти шепотом. – А ты сможешь сказать ей, что лечения не будет, а вместо лечения будет Тибет? Ведь это значит, что мы… ты понимаешь. Как ты ей скажешь? Как она к этому отнесется?.. Это тоже твоя ответственность.
– Моя? – спросила Вика. – Почему моя? Может быть, наша?..
Почему, почему они говорят о Катьке как о кукле, как будто она тоже ничего не понимает, как я?
Они знают что-то, чего не знаю я?
Санечка разговаривал с врачом без меня. Вика разговаривала с дядей Левой без меня. Они боятся, что лечение может не помочь? Но ведь может и помочь!
– Но какой у нас на самом деле выбор, Вика? – сказал Санечка пустым голосом. – Тибет – это экзотика, истерика. У нас нет выбора. Я не могу отказаться от врачей, я не могу отказаться от лечения, я не могу на это пойти. А если лечение все-таки… понимаешь?
– Но ты же все понимаешь… – таким же пустым голосом сказала Вика. – …Ладно, пусть. Решать тебе.
Первый раз в жизни она сказала Санечке «решать тебе».
– Маруся здесь, – сказал Санечка, – сидит на кухне.
– Маруся! Ты подслушивала? – позвала Вика. Когда она зовет меня таким ласковым голосом, лучше сразу прийти.
– Я подслушивала, но я ничего не поняла, – сказала я.
Знаете что? Они столько раз повторили «понимаешь», что я, правда, ничего не поняла. Я же все-таки ребенок.
Во Флоренции меня больше всего интересуют дом, где жила Беатриче, Давид, Филипо Липпи и Филипино Липпи в галерее Уфицци, Вику – сумки в дизайнерских бутиках, Катьку – воздух. Она хочет прищуриться, чтобы видеть только полоску неба и нюхать воздух. Ей кажется, что Флоренция пахнет апельсинами, лимонами и еще чем-то горьким – оливковыми деревьями?..
Если долго гладить Атланту палец на ноге, кажется, что нет ничего плохого, потому что на всем свете только я и он.
М. – я не знаю, где он, что с ним, это была не любовь, а увлечение его интеллектом, актерским даром.
Атлант, только он может по-настоящему разделить со мной все.
Мы никуда не поехали. Билеты пропали, наш красивый дом с расписными буфетами пропал.
Катькино лечение – это таблетки. Ей нужно всего лишь принять таблетку, как будто это аспирин или аскорбинка. Но от этих таблеток ей очень плохо. Она старается, чтобы ей было ТИХО плохо, но ехать в Тоскану мы не можем. Мы можем посидеть на скамейке в Екатерининском садике у памятника Екатерине.
Но у нас все хорошо. Катьку не всегда тошнит. По утрам бывает лучше, чем днем и вечером.
Я каждое утро, когда Санечка уходит, прихожу к Катьке. Вика тоже приходит к Катьке каждое утро.
Каждое утро начинается с Вики.
…Я крепче прижалась к Катьке и сделала вид, что еще не проснулась. Вика с Катькой разговаривают, как будто меня нет, как будто я не лежу тут, уткнувшись лицом в Катькины острые коленки.
– Мне очень тяжело… – сказала Вика, – я тебе не говорила…
– Ты не говорила?! Говорила миллион раз – артрит, климакс, кариес, – засмеялась Катька.
– Да. Взгляни на мой организм свежим взглядом сверху вниз – сначала кариес, потом климакс, потом артрит. А посредине организма душа, а в душе я…
– В душе ты Ассоль, ждешь алых парусов, – подсказала Катька, – и что?
– А то, что мне сделали предложение, все трое. Я решила – человек сам хозяин своей судьбы и своего климакса! Выйду замуж. Только за кого?
– Чем больше у тебя мужей, тем лучше, – проникновенно сказала Катька, – тебе нужны двое мужей, лучше трое.
Я подняла голову с Катькиных колен:
– Ас кем тебе лучше в постели?
Вика, не глядя, прихлопнула меня рукой.
– А почему такая неуместная ирония? Ты думаешь, любовь – это когда тебе четырнадцать? Я тоже сначала думала, что любовь – это когда тебе четырнадцать или тридцать. А теперь я думаю – любовь для всех! Когда-то считалось, что предел женского любовного возраста – сорок, потом пятьдесят, потом шестьдесят…
– Потом сто… Викон, предел твоего женского любовного возраста – сто лет… Тащи сюда мазь, я тебе колено помажу… – вспомнила Катька.
– Не хочу мазь, не хочу колено… не хочу артрит, не хочу кариес! Мне всего шестьдесят, а у меня уже был кариес!
– Тебе шестьдесят?.. Знаешь что? – участливо отозвалась Катька. – Хочешь, я сделаю тебе укол от бешенства?
– Не надо. Мне шестьдесят, потому что я старше тебя на пятнадцать лет, а тебе уже скоро сорок пять… – пояснила Вика.
– Мне скоро сорок пять, но пока тридцать восемь, – хихикнула Катька, – а тебе, Викон, шестьдесят два, и ты ни с чем не хочешь смириться, даже с кариесом.
Ознакомительная версия.
