Лишенная возможности видеться, Рахиль писала письма, распекая свою дочь, и звонила каждые пять минут, несмотря на предупреждение Моны, что она не может говорить по телефону.
Когда доктор Минков позволил Моне вернуться домой, Рахиль объявила о своем переезде к дочери. Уступая мольбам Моны, врач еще раз пришел на помощь. Он сказал миссис Девидсон, что больничный режим должен неукоснительно соблюдаться и дома. Абсолютный покой, никаких разговоров, короткие визиты, только отдых и расслабление.
– Вы понимаете, мадам?
Рахиль была женщиной, подчиняющейся мнению врача. После встречи с доктором Минковым, она вслух поинтересовалась, почему Мона не могла выйти замуж за подобного мужчину.
Мона знала, что мать опечалится, обнаружив дочь без бинтов и повязок, снятых без ее ведома. Для Моны это был вопрос, чьи чувства предпочесть. Если не рассказать матери, расстроится Рахиль. Если посвятить мать в это дело, расстроится она сама. Выбор очевиден.
Лимузин Билла Нела ждал, чтобы отвезти ее в Синайский госпиталь.
– О, Билл, это совсем не нужно. Мы могли бы доехать на такси.
– Глупости. Ты звезда. А звезды путешествуют стильно.
Доктор Минков был до ужаса флегматичен. Мона почти слышала барабанную дробь, рев труб и пиликанье скрипок, когда блестящий хирург снимал последние бинты. Музыка в ее сердце звучала все громче, пока она наблюдала за выражением его лица, предвестником хороших новостей, которое должно разбить тревогу ожидания.
– Вот.
В ее сознании мелькнул образ Джоан Крауфорд в фильме «Лицо женщины». Она видела эту картину на фестивале фильмов Крауфорд. Предполагалось, что Конрад Вейдт играет гада, а Мелвин Дуглас – отличного парня, но она сбежала бы с Конрадом Вейдтом. Доктор Минков – отличный парень. Он спас ее лицо, а возможно, и жизнь. Так почему же она думает о Нике Элбете и прикидывает, через сколько времени сможет вполне уверенно предстать перед ним.
– Хотите взглянуть в зеркало?
Разыгралось ли ее воображение, или она действительно засекла гаснущий отблеск улыбки на лице доктора?
Билл Нел улыбался широко и радостно. Она глубоко вздохнула и посмотрела в зеркало.
Это была Мона Девидсон в полном порядке.
– Можно потрогать?
– Давайте.
Она осторожно коснулась носа.
– Ощущение, будто он настоящий.
– Он и есть настоящий. Какое-то время нос может быть слишком чувствительным.
Облегчение тотчас сменилось критической оценкой. Ее нос выглядит, как блин. У него нет формы. Нет определенности. Структура кожи отличается от остальной кожи на лице. Он похож на ком сырой глины, которому нужно придать форму и высушить. Но она, конечно, не смогла произнести подобные вещи.
– Он будет… Сколько потребуется времени, пока это станет выглядеть, как нос?
– Мона, дорогая! Доктор Минков спас твою жизнь! – Билл Нел был смущен ее неблагодарностью.
– Я знаю. Извините. Я эгоистичная скотина. Простите меня. Но, пожалуйста, доктор Минков, скажите, я буду когда-нибудь фотогеничной?
– Ваш нос будет выглядеть лучше, чем сейчас. Возможно, это не нос кинозвезды. Но он человеческий, нормальный.
Вмешался Билл Нел.
– И помни, дорогая, твой голос божественен. Я мгновенно предоставлю тебе работу!
– Можно начать завтра утром, если она пожелает.
– Но не перед камерой, правильно? Я прошла через все это и, тем не менее, не в состоянии работать перед камерой, правильно?
Терпение доктора Минкова истощилось.
– Через несколько месяцев опухоль совершенно спадет. Форма носа, естественно, будет улучшаться. Заверяю, люди не вздрогнут при виде вас. Потом, если захотите, я дам направление к косметическому хирургу, моему коллеге. Он, возможно, усовершенствует контуры вашего носа. Откровенно говоря, я думаю, вы очень удачно отделались, – он открыл дверь смотрового кабинета.
Билл Нел вышел за ним.
– Простите ее, доктор. Она многое пережила. Мы оба благодарны вам за все. Уверяю, мы будем благословлять вас всю жизнь.
Мона не собиралась смягчаться.
– Конечно, мы пригласим его на нашу свадьбу!
– Какую свадьбу? Не говори мне, что выйдешь замуж за него! – материнский радар Рахиль Давицки принял сигнал в комнате ожидания. Когда утром она позвонила дочери, Грег ответил, что Мона у доктора, снимает повязку.
Шок был настолько велик, что прошло несколько секунд, прежде, чем Рахиль поняла, что лицо дочери свободно от бинтов.
– О, Мона, моя schoene maidele! Моя красивая девочка! Благодарю тебя, Господи! Благодарю тебя!
Комната ее дочери выглядела, как после землетрясения. Сердце Эми разбивало такое пренебрежительное отношение к ее труду. Когда Лу принял приглашение на профессорскую должность в университете имени Джорджа Вашингтона, она решила сама обставить их дом в Джоржтауне. Он станет пристанищем для них на долгое, долгое время. Хотя комнаты невелики, они пропорциональны и спланированы в лучших старых традициях Севера. При выборе мебели и обивок она не стремилась копировать и превратить дом в колониальный вильямсбургский особняк, но хотела использовать прошлое в современной интерпретации.
– Классно, ма, – это было единственной реакцией Сэнди на розовые с цветочками обои, белые шторы и муслиновое покрывало на кровати. Еще не достигнув пятнадцатилетия, Сэнди уже имела манеры изнывающей от скуки куртизанки и привычку умышленно инфантильной неряхи. Толстый кремовый ковер, предназначенный для легких ножек принцессы, был заляпан косметикой, едой, красками, на нем валялись обломки каких-то минералов, фломастеры, скрепки, кнопки и другие предметы, которые обычно используют за письменным столом. Сэнди предпочитала работать на полу.
Последним ударом для Эми стала обложка журнала «Безумный», приклепленнная на стене, словно спальня была заводской раздевалкой или чем-то в этом роде. Картинка изображала знаменитую ухмылку Альфреда Неймана с весьма конструктивным лозунгом восьмидесятых: «Ну что, опасаешься меня?»
Да, Эми беспокоится! У нее было болезненное предчувствие с тех пор, как она посадила Сэнди в Нью-Йоркский поезд. Тетя Мона и дети встречали ее на вокзале с грандиозными планами на уик-энд. Для двенадцатилетней Мелиссы и десятилетнего Грега Сэнди была героиней, рок-звездой, кумиром и волшебницей одновременно.
Поездка Сэнди в Нью-Йорк стала следствием события, произошедшего около месяца назад, когда Эми позвонила обезумевшая Мона.
– Я не хочу беспокоить тебя, Эми, но мои ребята находятся в каком-то мотеле под Вашингтоном. Они не могут точно сказать, где. Этот сукин сын, мой бывший муж, бросил их! Он взял их в Вашингтон в первый раз после развода. Только папочка и дети. Они так волновались, так радовались, всю неделю «папа то, папа се», можешь вообразить! Так вот, Брент привез с собой подружку, задница! Слава Богу, что я была дома! Зазвонил телефон, Мелисса. Они сидят одни в комнате этого блядского мотеля… Ой, извини, Эми.
