Набоков в отличном настроении, поэтому общается охотно. Ребус стоит с такой миной, будто три лимона в рот засунул, а глотнуть забыл. Но он здесь не главный, следовательно, стоит, молчит в тряпочку.
Женька вблизи выглядит несчастной. Я так и не узнал, на кой Немолякиной выставка эта сдалась. Может, ей Егор нужен был, чем черт не шутит? Вон как его трясет. Может, и ее тоже? А у них, как и у нас с Ликой «все сложно»? Но пока мне некогда разбираться с Женькиными душевными страданиями.
— У вас отличная деловая хватка, Александр Сергеевич, — улыбается мне Набоков. — К тому же, вы умеете кратко и по существу излагать суть вопроса. Вы меня заинтересовали своим проектом. Поэтому давайте встретимся в более деловой обстановке.
Мы договариваемся. У меня голова кругом. Получилось! Осталось лишь найти Егоровых, что-то их нигде не видно. Я как бы не настроен терять Лику сейчас. Надеюсь, они не уехали с глаз долой.
Все намного проще: она уплетает маринованные огурцы и красную рыбу. Мой сын требует солененького? Я раньше никогда не понимал мужиков, которые готовы часами рассказывать о своих отпрысках, а сейчас понимаю: я был дурак. Меня тоже распирает. Я хочу с ним разговаривать и целовать Лику в животик.
Больше всего мне нравится Анна. Ей, наверное, в любой компании легко и хорошо. Лика оборачивается, словно чувствует наше присутствие. Аня машет ей приветливо рукой.
— Я так понимаю, это та самая принцесса, что убежала от меня в последнюю минуту, — у Набокова пристальный взгляд. Он рассматривает мою девушку с ног до головы с интересом, оценивающе.
— Принцесса — моя будущая жена, — говорю я уверенно, хотя никакой уверенности у меня нет. Один раз Лика мне уже отказала. Но Набоков ее тоже не получит. Еще чего.
Набоков приподнимает насмешливо бровь.
— Вот даже как. Впрочем, я ничуть не обижен и не разочарован, — бросает он взгляд на Анну, что улыбается ему, как золотая медаль.
Мы подходим к Егоровым. Реверансы, комплименты, вежливые слова приветствия.
— Мой партнер по бизнесу, Георгий Егоров, — представляю я друга.
Снова реверансы, шампанское рекой. Немолякина прикладывается ко второму по счету фужеру. На Егорова не смотрит.
— Так и будешь стоять столбом? — спрашиваю тихо друга. И тот наконец-то отмирает.
— Можно я похищу твою девушку? — нагло заявляет он Ребусу, и пока тот открывает рот, ловко забирает из Женькиных рук бокал и подхватывает за острый локоток.
Немолякина слишком хорошо воспитана и не настолько пьяна, чтобы устраивать сцены на людях, но локоть ее впивается в Егоровский бок. Я удовлетворенно хмыкаю. Разберутся. Кажется, я угадал. Куда он ее уволакивает, мне все равно. Главное, Ребуса нахлобучил хотя бы в такой мелочи.
Я беру бокал с шампанским и собираюсь отпраздновать победу. Ликина рука бокал у меня забирает. Это у них в генах, наверное. Никому выпить не дают.
— Ты за рулем, — невинно хлопает она ресницами. — Тебе меня еще домой везти, — и смотрит глаза в глаза. Что в них?.. Обещание?.. Интерес?.. Принятое решение? Как бы там ни было, в груди переворачивается сердце, а пониже робко приподнимает голову флюгер. Нет, лучше я не буду фантазировать, но то, что она не дает мне пить, вселяет надежду. Мы бы и на такси прекрасно добрались. Она хочет, чтобы я все помнил? О, моя дорогая Егорова! Я помню, помню все!
— Удерем сейчас? — шепчу я в ее аккуратное ушко и сдерживаюсь, чтобы не коснуться губами розовой раковины. Лика дергается. Покрывается мурашками. Хороший признак.
— А можно? — голос у нее тоже немного дрожит. Возбуждение? Нетерпение? Или просто желание удрать от железных штук, которые ей некомфортны?
— Запросто. Основное дело мы сделали, на все остальное можно наплевать: выставка будет работать еще два дня, так что я успею познакомиться с экспонатами, которые меня заинтересовали.
— Тогда давай убежим, — подмигивает заговорщицки и не спеша движется в сторону выхода. Да, моя дорогая! Это прекрасно!
Почти всю дорогу мы молчим. Я искоса поглядываю на Ликин профиль. Она задумчиво смотрит в окно. По стиснутым пальцам понимаю, что Егорова нервничает.
— Зайдешь? — спрашивает, как только я останавливаю автомобиль. Конечно, я зайду. Я бы пошел за тобой, даже если бы ты не позвала. Но все складывается куда лучше, чем я себе представлял.
— Чай? Кофе? — мечется она по квартире. — Я переоденусь?
— Переодевайся. А я сам. Чай и кофе.
Она приходит ко мне в домашнем сарафанчике — такая соблазнительная, что у меня перехватывает дыхание. Я глаз оторвать не могу. И капец как хочется ее сграбастать в объятья.
— Я поговорить хочу, — и на краешек стула садится. Коленки вместе. Руки на коленках. Школьница. Ну, конечно. Девушкам нужны разговоры. Я понимаю.
Смотрю на Егорову и жду. Она молчит и нервничает. Сил набирается. Интересно, о чем разговор?
— Саш… — пауза весом в килограмм. А затем, закрыв глаза, изо всех орудий — пли! — Если я беременна, то от тебя. Ты, наверное, не помнишь. И скажешь, что я свихнулась.
О, Господи…
— Лика, — беру я ее за руки. Осторожно. От коленок ладошки отрываю. Большими пальцами поглаживаю впадинку по центру, — я все помню.
Пауза. Тишина. Егорова открывает глаза. Большие, выразительные, изумленные.
— Ты — что? — она ушам своим не верит, конечно.
— Помню все, Лик. И это день рождения. И то, десять лет назад. Я все-все помню. До мельчайших подробностей. Красоту твою и нежность. Запах твой и смелость. Откровенность твою помню. И как мне хорошо с тобой — тоже. Не только в постели, между прочим. Но с постелью я бы повторил несколько раз, чтобы добавить разных нюансов и ощущений.
Она вырывает руки, вскакивает. Грудь ее бурно поднимается от возмущения. Щеки алеют, как стяг нападающей армии.
— Ты… ты… — душат ее слова и эмоции. — Издевался, да? Для тебя это ничего не значит, да? Ты смеялся надо мной, глупой девственницей, тогда и смеешься сейчас, что я… что ты…
Она кидается на меня, как тигрица. Отвешивает пощечину. Ручка у нее тяжелая, угу. Но я терплю, хоть мне и больно, и обидно. Лика беременна. Моим ребенком. Пусть спустит пар, а потом и я ее кое о чем спрошу.
Егорова продолжает на меня кидаться, и приходится ее обездвижить, прижать к себе покрепче. Я бы ее веревками привязал, но можно и так удержать, дурной силы у меня хватает.
— Я издевался? А может, это ты надо мной смеялась. Хохотала и радовалась, что нашла дурачка, сыграла на него в тотализатор. Ты же спокойно жить не можешь, Егорова. Тогда, десять лет назад, спорила на меня. В этот раз — тоже. Со своими восьмьюдесятью днями. Но я все простил. Почти. Замуж тебе предложил.
— Ну да. Чтобы маму с папой порадовать, а себе прикрытие найти. Вот поверь: я второй раз замуж просто так не хочу. Уже была однажды. Думала, он меня любит, а оказалось, я не слишком хороша и не могу дать всего, что падишах желает!
Она делает несколько судорожных вдохов-выдохов, набираясь сил, а затем тормозит.
— Постой. О каком споре ты говоришь? Что за чушь, Одинцов? И откуда ты про восемьдесят дней знаешь?
— О таком споре. Ты сама по телефону рассказывала своей подружке. Не знаю уж, Аньке или кому другому. Что поспорила на то, что потеряешь девственность со мной и выставишь меня дураком.
— Ты рехнулся? — Егорова смотрит на меня как на умалишенного, а затем до нее начинает доходить.
Она борется, как львица, и мне приходится ее отпустить.
— Если бы я хотела, я бы тебя все равно оболгала и идиотом выставила. Ты не призадумался, почему это я промолчала? Никто над тобой не издевался и не прикалывался? И вообще, ты мог бы в лоб спросить, а не делать вид, что ничего не помнишь! — показывает она пальцами кавычки. — Я никогда не думала, что ты такой тупой, Одинцов!
Ну, тебе было двадцать два — ладно! Но сейчас-то на десять лет больше! Тогда просто шутливый разговор был, ясно? Между двумя подругами. А то, что ты слышал — всего лишь ответ саркастичный ответ.
