снова поежилась на сиденье. Вадим только хмыкнул, не удостоив ее больше взглядом. Остаток пути они также проехали молча. Для Татьяны это было невыносимое молчание. Жара сжигала ее, как казненную ведьму во времена инквизиции, только пожар исходил не снизу, а сверху. Она на полную открыла окно и высунула наружу голову. Сильный ветер захлестал по лицу. И тут же ей вспомнилась казнь розгами. В ее представлении волосы красиво развевались на ветру, исходя плавными волнами, но на деле они только запутывались, превращаясь в рыболовную сеть. Солнце слепило глаза еще сильнее. В рот летела пыль. В общем, ощущение было не самым приятным, поэтому она быстро вернулась на место и закрыла окно на две трети. Тело лишь пару мгновений после ощущало прохладу.
Дэн завернул во двор под арку и припарковался с торца здания, притащив за собой Вадима и Татьяну. Мотор седана еще не заглох, а девушка уже открыла дверь. Она взяла с заднего сиденья рюкзак и, не оборачиваясь молча, направилась к выходу. Уже подходя к арке, она услышала громкий металлический звук удара чего-то хрупкого обо что-то твердое, маты и крик Дэна «Вад!». На секунду ей захотелось обернуться и посмотреть, что случилось, но она себя остановила и вышла на оживленную улицу.
На автобусной остановке Татьяна заказала такси и отправилась домой в паршивом настроении. Эта ссора с Вадимом уже вытрепала все нервы, но ведь ей предстоял еще более тяжелый скандал. Часы показывали половину шестого. Отец не звонил, но, наверняка, уже ждал ее с допросом. Он теперь не беспокоился, где она, он точно знал, с кем она. Это заставляло ее тяжело вздыхать. «Какая я дура! Я же решила, что не буду больше с ним видеться, — отчитывала она себя. — Почему я так легко согласилась?».
По лестнице до квартиры девушка поднималась как на эшафот. Медленно поворачивала ключ, словно с каждым разворотом экзекутор острее точил лезвие топора. Искры от трения разлетались в ее голове с металлическим звуком. Она отворила дверь, и в глазах помутнело, словно на нее надели холщовый мешок.
Перед ней возник отец, в черном фартуке палача, злой и готовый к казни. Татьяна быстро подняла на него стыдливый взгляд, но не успела даже моргнуть, как хлестким ударом костлявая ладонь рассекла ей щеку. Она качнулась назад по инерции и уперлась боком в дверь. Рот открылся в немом крике боли от неспособности воспринять ситуацию. Это случилось впервые. Щеку жгло. Она схватилась за нее рукой. Бросив испуганный взгляд на отца, девушка увидела, как тот пыхтит от гнева, сжимая кулаки до побеления костяшек. Глаза его налились кровью, лицо на пару секунд застыло в бессильной гримасе злобы.
— Ах, ты профурсетка! Какая же ты дрянь! — кричал он, грозя ей пальцем. — Ты меня опять обманула? Обхитрила? Думала, я не узнаю?!
Он сделал рывок вперед, но ноги остались на месте, а руки с кулаками ушли чуть назад.
— Можешь даже не стараться что-то придумывать. Я знаю, с кем ты была. И не важно, где. Мое терпение лопнуло! Мало того, что ты свою балетную карьеру загубила, так еще и личную жизнь хочешь. Я тебя не для этого растил. В отличие от тебя, во мне еще осталось немного разумности. И раз ты не хочешь по-хорошему, то будет по-плохому!
Он сорвал с ее плеча рюкзак и распотрошил его. Все вещи неряшливой кучкой вывалились на пол. Косметика разлетелась в разные стороны. Телефон залетел под тумбу. Отец дрожащими руками поднял его и с трудом вытащил оттуда сим-карту. Из ящика тумбы он достал ножницы и разрезал ее. Татьяна смотрела на это молча, держась за щеку. Она ничего в этот момент не чувствовала, сконцентрировавшись на боли от пощечины, и отказывалась что-либо понимать.
— Все! Месяц ты не будешь пользоваться ни телефоном, ни интернетом и никуда не будешь выходить. Я сажаю тебя под домашний арест.
Он выдернул из ее второй руки ключи и сунул их в карман фартука.
— Прочь с глаз моих! Сиди в комнате и думай над своим поведением. Подумай, каково отцу, когда его обманывают. Да еще так нагло!
Татьяна молча подчинилась. Она не стала ничего собирать, а просто проволочила ноги до своей тюремной камеры на ближайший месяц, закрыла на защелку дверь и плюхнулась на кровать, лицом в подушку. Она все уже выплакала днем, поэтому сейчас даже глаза не слезились. И на душе царило неестественное спокойствие, вызванное пустотой.
Первая неделя тянулась бесконечно долго. Татьяна ничего не делала. Часами сидела на кровати и смотрела в пол, перекручивая всю историю с начала до конца. Она переосмыслила все вариации событий, много рассуждала о своем поведении, эмоциях и чувствах, пытаясь понять собственную мотивацию. Потом пыталась понять и Вадима, и отца, но, в итоге, только сложнее все запутала и завязала сверху тремя морскими узлами. Проклиная себя и весь белый свет, один раз она заплакала в голос, когда отец ушел на работу.
Каждое утро девушка просыпалась как обычно, как все дни за последние восемь лет до этого, лежала в кровати, прислушиваясь к копошениям отца, вслушивалась в металлический звук поворота ключа в двери — единственным выходом для нее в мир. Потом вздыхала и поднималась с кровати, завтракала и умывалась, чтобы ничего не делать. Ей остро не хватало внимательных ушей, куда она могла бы сбросить балласт, высказав все за раз, или хотя бы не закрывающегося рта, который бы не позволял ей мусолить собственные переживания. Но она была в квартире совершенно одна большую часть дня. Затем приходил отец, и девушка закрывалась в комнате. Он не пытался к ней стучаться. За всю неделю они ни разу не встретились.
В воскресенье Татьяна долго не выходила из комнаты. За предыдущие шесть дней она заметно успокоилась и перестала злиться, поэтому с утра сделала привычную разминку. Проведя долгое время в полулежачем состоянии, ее тело жаждало движения. Она чувствовала, как кровь застывает в венах, замедляя все остальные процессы. Руки, ноги и спину ломило от застойности. Организм, привычный к изнуряющим тренировкам, напрашивался хоть на какую-нибудь нагрузку.
Девушка занималась целый день, повторяя одни и те же ритмичные повороты и взмахи. Отец снова стряпал что-то творожно-песочное. Татьяна не сразу определила, что это будет чизкейк. Из-за тренировок и голодовки к вечеру почувствовала, как начинает кружиться голова. Пора было остановиться и что-нибудь съесть. Ей очень не хотелось выходить на кухню
