ехать вместе с нами. Костяшки на его пальцах сбиты, на шее повязка, которую ему наложили врачи сразу же по приезду. Не знаю, как он будет всё это объяснять родителям…
Пока едем, он крепко сжимает мои пальцы, а сам смотрит в окно.
— Заходите, — суетится мама, — я даже не знаю, как Вас благодарить, Давид. Если бы не Вы….
Всхлипнув, она идет в ванную, а мы проходим в кухню. Оба молчим. Дав тяжело садится на стул, я встаю напротив него, а он обнимает меня за талию.
— Ты как? — спрашивает, задрав голову.
Убираю волосы с его лба и пожимаю плечами.
— Если бы не ты, было бы гораздо хуже…
Дверной замок щелкает, слышатся шаги, а потом на кухню заходит папа. Молча окинув нас взглядом, опускается на стул и роняет лицо в ладони.
Он приехал в отделение раньше мамы. Увидев меня и Гену, смотрел на нас несколько секунд, словно не верил, а потом бросился на него с кулаками. Кричал что-то, но я не слышала, потому что забилась в угол и зажала руками уши, а его разнимали уже полицейские.
— Пришёл? — шипит мама, возвращаясь на кухню. Вырывает меня из рук Давида, прижимает к себе одной рукой, а второй тычет в папу пальцем, — скотина ты, Витя! Это ты виноват, ясно? Домой всякую шваль водил. До чего чуть дочь свою не довёл?
Папа поднимает голову и вперившись в неё озлобленными глазами, встаёт со стула.
— Да это ты, Марина! Ты! Сутками шляешься где-то вместо того, чтобы за детьми смотреть. Мужика нашла себе, а на дочерей хер положила!
— При чём здесь это? — вскрикивает мама, — Ты её отец, должен был оберегать! Не видел что ли, как этот твой дружок смотрел на неё? Такое с первого раза не происходит. Оля в полиции сказала, что он уже пытался с ней сблизиться, да, Оля? — поворачивается ко мне.
Киваю, пятясь назад и сбрасывая с себя руку мамы. Глаза снова жгут слезы от их криков и взаимных обвинений. Я и от прошлого потрясения ещё не пришла в себя, а они опять начинают. Даже Давид их не смущает.
— Вот видишь! А ты не замечал ничего, глаза только заливал!
— Рот закрой, Марина! Надо было не ёбаря себе искать, таскаясь от меня налево, а дома сидеть с дочками, тогда бы ничего не случилось.
Ком в горле становится невыносимее, я вжимаюсь в подоконник бедрами и просто хочу исчезнуть. Крепко зажмуриваюсь, чтобы не видеть искаженные злостью лица любимых родителей.
— Если бы ты не пил, ничего бы не случилось! Неужели не понимаешь? Во всём только ты виноват! Ты!
— Ты жена, твою мать! Ответственность на тебе!
— С чего только на мне? Удобно да, переложить на другого человека, а сам?
Резкий удар по столешнице вынуждает меня вздрогнуть, а крики прекратиться.
— Вы оба неадекватные что ли? — наполненный тихой яростью голос Давида заставляет меня открыть глаза. Дав встаёт со стула и нависает надо ними обоими, как коршун, — Да вы же оба виноваты! Хоть один из вас после случившегося поинтересовался у Оли каково ей? Вы — нашли отдушину в алкоголе, — смотрит на папу с презрением, — а Вы, — поворачивается на маму, — в другом мужчине. А кто из вас подумал как справляются с ситуацией в семье ваши дети? У Алисы хотя бы была Оля, а у Оли кто? К кому ей было прийти и сказать о том, что к ней пристаёт взрослый мужик, если вам обоим на неё насрать? — С каждым словом его голос становится громче и припечатывает нас всех троих к полу. — Я предупреждал тебя перестать бухать, — полный ненависти взгляд полосует лицо отца, — к чему это могло привести? Если бы он сегодня её тронул, что бы ты делал?
Мама судорожно втягивает воздух, оборачиваясь ко мне и топя меня взглядом, полным вины.
— Вы повесили на своего ребенка непосильную ношу, и сейчас вместо того, чтобы оба у неё просить прощения, продолжаете сыпать обвинениями друг в друга. Вы не заслуживаете такой дочери, как Оля. Оба не заслуживаете!
Потянувшись ко мне, Давид осторожно тянет меня за руку и прижав к себе, выводит из кухни.
Проводит в комнату, сажает на кровать и опускается рядом. А меня прорывает. Начинаю плакать, пока он обнимает меня и целует волосы. Молча даёт мне возможность выпустить на волю все эмоции, которые на меня сегодня обрушились.
Его мобильный уже в который раз за вечер вибрирует в кармане, но он снова не отвечает. Не знаю, как он ушел из дома и почему, но если бы не он….
Крепче цепляюсь деревянными пальцами за его футболку и вжимаюсь в его шею. Давид тянет меня на себя, опирается спиной на стену и долго-долго держит в своих руках, пока я не успокаиваюсь.
Лежу на его груди, слушая, как размеренно бьётся его сердце. Такое родное и близкое… а на самом деле чужое. Не моё и никогда моим не будет.
Прикрываю глаза, а потом едва заметно вздрагиваю, когда снова слышится вибрация.
— Ответь, — приподнимаюсь, — наверное, твои родители волнуются.
— Потом. Ложись обратно.
Я ложусь, потому что сама этого хочу. Сегодня можно.
Мы перекладываемся иначе. Давид ложится на бок и обнимает меня со спины, пока я, умостившись в его руках, смотрю в одну точку.
Внутри всё звенит, эхом отдаваясь в голове. Мыслей нет. Они все разлетелись, сосредоточившись только лишь на том, что я чувствую. А чувствую я тепло тела Давида. До дрожи в пальцах любимый запах. Его тихое дыхание.
— Мне жаль, Оль, — через какое-то время произносит он, касаясь губами моего затылка.
Я понимаю, что сейчас он не про Гену…
— Тебе влетит за то, что ты ушёл, — отвечаю тихо.
— Мне все равно.
Поворачиваюсь в его руках и трогаю напряженные скулы. Он прикрывает на миг глаза.
— Как ты всё объяснишь? Ты оставил Ани, гостей… Твои родители не поймут.
— Это не важно.
— Спасибо тебе… — шепчу задушенно.
— Оль, — замолкает, а у меня сердце навылет колотится, когда смотрю в его глаза, — я тебя…
— Не надо, — быстро переношу пальцы ему на губы и накрываю их, — пожалуйста, не надо. Всё изменилось. С того момента, как я увидела её, всё больше не так, как раньше.
По лицу Давида проходит тень.
— Знаю.
— Раньше, — произношу то, что разъедало мысли, пока я ехала домой, — раньше она была просто девушкой, далекой, незнакомой. А сегодня, когда я увидела её рядом с тобой… увидела вас вдвоём и представила, что всю оставшуюся жизнь она будет твоей
