У нас ним недо-любовь — у них все серьезно. У нас воздушные замки да карточные домики, у них — массив. Автоклавный газобетон, отлично теплоизолирующий. Фотовольтаика на крыше. Ведь когда надо, в Берлине тоже светит солнце — так пусть освещает и их молодое счастье. Семейное счастье.
Вон он и ездил каждый день на стройку — смотреть, как оно растет, это счастье. А после стройки, должно быть, чтоб заглушить некую фальшивую виноватость, бухал по-черному на Котти. Или еще где-нибудь — что, у нас в Берлине больше и выпить негде?..
«Не стоило» — говорю — не ему, а себе — и только. «Это того не стоило».
И поражаюсь самой себе — насколько правильно сделала, что так и не спросила его тогда про любовь и не открывала дверь недавно, насколько права была, когда сказала Каро, что не про меня его хорошесть.
***
Глоссарик
zwischen den Jahren — дословно: «между годами», на самом деле между праздниками: период времени между католическим Рождеством и Новым Годом
ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ И ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ На юга или Согласно плану эвакуации
У нас март. Потепление, а с ним и новая волна микробов — уже больше не ковидных, вернее, не только. В пришествии микробов проявляется приход весны, но на фоне всеобщего возвращения в нормальный режим жизни никто особо из-за этого не расстраивается.
А я будто не могу дождаться лета: уезжаю уже сейчас. Меня как будто пнуло что-то.
Улетаю в Тель-Авив, но не прямиком. Сначала... да-да: в Милан. Сто лет никуда не летала, думаю, как если бы могла разучиться. Все эти годы сидела на пятой точке, а сейчас у нас закрывают-таки старенький Шёнефельд. Теперь у нас все летает из нового аэропорта Берлин-Бранденбург, который строили так долго, что его даже с моим Бланкенбургом не сравнить. Все наши стройки, даже самые «вопиющие», отдыхали рядом с этим мега-проектом. А потому что строительство длилось так долго и столько всего там было, что про аэропорт этот мы, берлинцы, неизменно говорим: «Wir wollen nicht darüber reden». Не хотим говорить о нем, мол. Открытие его пришлось, увы, на первый год ковида.
До Бранденбурга добираюсь на ICE — вернее, сейчас я пока еще в Берлине.
Стоим на главном. Здесь очень душно, как будто сегодня на всей территории вокзала накрылся кондиционер.
Мне скучно. Пробую читать — не читается, работать тоже неохота. Вообще, не хочется прикасаться к каким-либо девайсам.
Смотрю из окна, в котором мне показывают обычное вокзальное кино бесплатно — но и без озвучки. Вон, пожилой мужчина двумя пластиковыми мешками подбирает еду из мусорных урн, вытаскивает из коробки кусок пиццы и старательно завертывает в пакет. Рядом девушка в бейсболке ест пластиковой вилкой жареную лапшу из картонной коробки, взгляд — вдаль. На соседней лавочке о чем-то оживленно беседуют две подруги, одна в трениках и кроссах, другая — в длинном платье и тоже в кроссах, но «шпильками» — эта вытирает глаза и мне не видно, плачет, смеется или просто макияж у нее потек, потому что тут так невыносимо жарко. На лавочке с ними рядом сидит пожилой мужчина в деловом костюме с небольшим чемоданчиком в ногах. На вид он старше того, что обходит мусорки. Деловой мужчина ждет поезда, а сам отдыхает, прикрыв глаза. Тут же стоит солдат бундесвера, весь в камуфляже и с заплечным мешком, и что-то оживленно говорит своему сотовому, оттопырив его от себя.
Вздыхаю, зачем-то проверяю в телефоне рейс — выезжала ужасно рано, когда времени еще было ужасно много, но из-за косяка с ICE теперь, кажется, запаздываю.
Отвечаю на пару сообщений маме — она переживает, как я, зачем поехала на поезде и нельзя, разве, было взять такси.
нормально — отвечаю.
Жарковато сидеть тут, душиться в маске. Скоро в Берлине отменят масочный режим в транспорте, но я этого, увы, не застану.
Неделю назад, когда едва только вылезло солнце, было так свежо и ветрено.
Все свои годы, прожитые в Берлине, то есть, всю свою сознательную жизнь кружилась я в этом ветре, хлебала свежий воздух. Берлинский воздух, пронзительно-прохладный, совсем как одноименный мятный ликер Berliner Luft. Здесь, в духоте вагона мне не хватает сквозняка. Уверена, там, куда я еду, мне его тоже будет не хватать.
***
Мы повстречались с ним неделю назад.
В тот день потеплело, поднялся ветер, и все равно — я не ждала нашей встречи.
С недавних пор мне можно передвигаться без костыля и даже, как заверил врач, «снова» потихоньку начинать заниматься спортом. Мне стало приятно: врач решил, будто до перелома я тоже им занималась. Чтобы не портить приятного ни ему, ни себе, я произнесла удовлетворенно: «Наконец-то» — а на лице изобразила радость.
Хожу я тоже почти своим нормальным шагом, хоть, видно, внушаю жалость окружающим: когда у меня из рук валятся предметы, то непременно кто-нибудь подскакивает, поднимает, подает.
Сейчас, когда роняю читалку на Ку‘Дамме, ко мне подскакивает Рик. Совсем как тогда, когда роняла сотку при первой нашей встрече.
— Привет, — подает он мне читалку и машинально берет за руку, я же в знак благодарности не отталкиваю ни его, ни его руку. А может, не в силах оттолкнуть просто.
Переболела я давненько, но сейчас мне вдруг кажется, будто было это вчера — вновь резко чувствую себя слабовольной и не оклемавшейся. Потому и не ругаю себя за то, что у меня нет сил ему противостоять, да и желания тоже нет.
Неспешно идем вместе, держась за руки.
— Как ты? — спрашивает он. — Выглядишь зашибись. Поправилась?
— Да.
— Круто.
А мне приятно, что он находит меня похорошевшей.
— Ты домой? — спрашиваю.
— Не-а. По делам.
— Ну, ты — как всегда, — смеюсь.
— И ты — как всегда. Ты всегда, как всегда.
Он, хоть и шел по своим делам, сейчас их, кажется, забросил, вернее, уверен, что ему удастся совместить свои дела с моими, а себя — со мной. И мы всегда — как всегда.
— Ты куда шел-то?
— На квартиру.
Он имеет в виду, на их квартиру в КвартирМитте.
— Переехали?..
— Нет пока. Скоро.
Наверно, надо поздравить его с предстоящим переездом, но у меня язык не поворачивается. Затем момент упущен.
Замечаю, что как раз проходим Плюшку. Мы не сентиментальны, да там, на Плюшке и коробка та — уже давно жилая многоэтажка категории «люкс». Интересно, в какой из этих квартир мы с ним тогда...
Нет, неинтересно. Прошлое прошло, а сейчас ему интересно кое-что другое. Я даже знаю, что, и мне не нужно смотреть ему в лицо, чтобы догадаться. И я пытаюсь не смотреть, чтобы не ускорять событий. Ведь их, наоборот, замедлить нужно, остановить. Я честно пытаюсь, но мой взгляд сам по себе скользит к его лицу и встречается с еле уловимой улыбкой. Я знаю, помню, вспоминаю эту улыбку. И он чуть крепче сжимает мою руку.
Хватит.
Мы давно уже не спим друг с другом, мы ведь решили. Я решила. Я прекрасно это помню. И прекрасно помню, что нужно срочно рвать когти. Если останусь, то не позже, чем через четверть часа мы с ним будем где-нибудь, и я буду под ним или на нем, и он будет во мне и все такое. Четверть часа, может, раньше.
Он хорошо ведет себя, спокойно. Не балуется, просто держит меня за руку и... в исходе нашей встречи я не сомневаюсь. Поэтому пора рвать когти.
Как это сделать? — соображаю. Уйти, конечно. Извиниться и уйти, забрать с собой руку, которую он все это время держит.
Куда уйти? Придумать. На работу? Пойдет за мной — там можно в туалете. Мне назначено в ведомство?.. Там — тоже. Ко-мне-к-тебе — там вообще надолго.
— Вон там, — показывает Рик, а я делаю над собой усилие, чтобы не зажмуриться — он показал как раз на КвартирМитте.
Итак, квартиру отхватили — сбылась ее мечта. Но не только ее — он тоже рад, видно же. Показать хотел.
Внутреннюю, наверно, сами сделали, иначе дюже дорого. Она придумала — он воплотил. Как всегда. Да, хватит, хватит.
— Ладно, я... — тихонько высвобождаю руку и в следующее мгновение в подошедший автобус — юрк, — ...опаздываю. Мне — к зубному, — поясняю уже в дверях автобуса: — Нельзя пропускать — ждала долго. Пока.
