Его копыта и веретенообразные ноги неслись по асфальту, когда он спешил убраться с моей полосы. Но я ехал быстрее.
Мой грузовик врезался его невинное тело.
— Проклятье. — Я нажал на тормоз, сбросил скорость и свернул на обочину. Я припарковал грузовик, отстегнул ремень безопасности и выскочил наружу. Позади меня в неглубокой канаве, протянувшейся вдоль шоссе, лежала туша.
Я подошел, точно зная, что найду. Даже в сумерках я увидел брызги крови на тротуаре. Кишки и сломанные кости оказались не там, где должны были быть.
— Сукин сын. — Я выругался и пошел обратно, чтобы осмотреть свой грузовик, оставив животное на хищников.
Клочок волос застрял в стыке решетки, но толстые стальные прутья сослужили свою службу. Олени были серьезной опасностью на дорогах Монтаны, и было лучше сбить одного, чем свернуть и рискнуть врезаться в другую машину или перекатить свою собственную жизнь.
От этого легче не стало.
Я уронил голову и забрался обратно в свой грузовик, продолжая движение по дороге. Еще одна потерянная жизнь. Чувство вины за убийство этого животного грызло меня, пока я вел машину. Оно заменило страх и боль, которые я переживал несколько часов.
Где я был? У меня не было телефона — ничего не было, даже кошелька. Мне повезло, что я убежал с полным баком бензина. В поле зрения появился зеленый знак, и мои фары отразили белые буквы.
Впереди был перекресток. Если я поверну направо, меня занесет в Ларк Коув. Если я поверну налево, это приведет меня в то место, которое я слишком долго избегал.
Домой.
Я повернул налево.
Была глубокая ночь, когда я стоял у дома, где вырос. Свет на крыльце мягко светил в мою сторону. Деревья во дворе, те, что я посадил в старшей школе в качестве саженцев, были почти такими высокими, что доставали до линии электропередач. Облицовка, которая была белой, когда я ушёл, теперь стала серой. Входная дверь была темно-красной, а не джинсово-синей.
Но табличка над дверью была такой же, как и десятилетия назад. Это было то, что я слепил во время первого года обучения в мастерской, составив Рейнольдс из болтов, гвоздей и шурупов.
Я шел по тротуару, замечая новые трещины, в которых проросла трава. Я подошёл к двери, осматривая куст желтых роз в цвету, которого не было много лет назад.
Я постучал в дверь, нервы трясли конечности. Она ненавидела меня за то, что я бросил её? Она ненавидела меня за то, что я бросил нашу семью? Если да, то она имеет на это полное право.
Изнутри послышались шаркающие шаги, и я затаил дыхание. Дверь открылась, и она подошла ближе, её лицо было усталым, а глаза заспанными. На ней было то же плюшевое зеленое платье, которое я купил ей на Рождество пять лет назад.
— Кейн? — Она задохнулась, прикрывая рот морщинистой рукой. — Это ты?
— Да, мама. Это я.
Она подошла ближе. Затем с оглушительным треском ударила меня по лицу.
— Прости, что ударила тебя.
Я усмехнулся.
— Говорю последний раз все в порядке.
— Раньше я чувствовала себя такой виноватой, когда мне приходилось тебя шлепать. — Мама вздохнула. — Ты был таким хорошим ребенком, и большую часть времени приходил в себя, если я угрожала достать свою деревянную ложку. Но было несколько раз, когда ты доводил меня до крайности. Как сейчас.
Я кивнул маме с пассажирского сиденья.
Последние два дня мы разговаривали. Она знала все о Пайпер и её беременности. Она знала, что я боюсь потерять еще одного ребенка. Она точно знала, что сказать мне, чтобы развеять некоторые из этих страхов.
И, к моему удивлению, она знала, где я был последние три года. Она просто решила позволить мне скрываться, пока я не буду готов быть найденным.
Мама сделала мне больно. Но я предпочел бы, чтобы она была в моей жизни, чем цепляться за старую боль. Чтобы вернуть её в свою жизнь, я был готов отказаться от выбора, который она сделала после смерти Шеннон и ребенка.
— Спасибо, что поехала со мной.
Её глаза смягчились.
— Я всегда здесь для тебя.
Я вёз нас по городу, страшась каждого дюйма по мере того, как мы приближались к месту назначения.
По дороге в Бозмен я понял, что должен прекратить бежать. Я собирался стать отцом. Случайно или по собственному желанию это происходило. И если я собирался быть достойным своего ребенка, я должен был упокоить старых призраков.
Идея мамы состояла в том, чтобы я начал сначала.
Мы подъехали к воротам кладбища, и я въехал внутрь, паркуясь на петле, проходящей через зеленую траву.
Мама ободряюще улыбнулась мне, прежде чем открыть дверь. Я подавил желание убежать и тоже выбрался из грузовика.
Пахло все так же, холодным камнем и мокрой травой. Единственный раз, когда я был здесь, это были похороны. Но мои ноги помнили дорогу к семейному участку Шеннон.
Мы с мамой обходили надгробия и скульптуры, пока шли к роще. Родители настояли на том, чтобы похоронить её здесь, в том месте, куда они могли приходить. Я согласился при одном условием.
Что я заплачу за то, чтобы нашу дочь похоронили вместе с ней.
За исключением коротких минут после того, как её вынули из тела Шеннон, чтобы попытаться спасти в больнице, наша малышка жила только в утробе матери. Я хотел, чтобы и в могиле они были вместе.
Я не хотел, чтобы моя дочь лежала одна.
Когда мы подошли ближе к их дому, я заметил у их надгробия пучок свежесрезанных желтых роз.
Это были те самые желтые розы, которые росли у маминого парадного подъезда.
— Ты приходишь сюда?
Она кивнула.
— Каждую неделю.
Она посещала их. Она заботилась о них.
Когда меня здесь не было, она вместо меня ухаживала за ними.
Ком застрял у меня в горле.
— Спасибо.
Рука мамы скользнула в мою, и мы остановились у основания могилы. На камне было только имя Шеннон и даты её рождения и смерти. Но в нижнем углу я попросил вырезать что-нибудь для нашего ребенка.
Крошечная пара ангельских крыльев.
Шеннон была на восьмом месяце беременности, но мы все еще не выбрали имена. Мы сузили круг имен мальчиков, но затруднялись с выбором имени для девочки.
И так как я не смог написать её имя на граните, то вместо этого попросил нарисовать ей крылья.
Слезы капали из моих глаз и падали мне на бороду. Я даже не стал их вытирать. Я просто стоял там, держа маму за руку, и
