– Свет не зажигай.
– Не буду.
В доме было очень тихо, только громко тикали часы в соседней комнате – старинные напольные часы, похожие на миниатюрную копию Биг-Бена. Маятник величаво покачивался, отмечая неумолимый ход времени, и Лиде казалось, что часы произносят: «Ви-ка… Ви-ка…»
«Боль моя, Вика».
– Вот как тебе кажется, Артемида, может, я буду думать, что она просто уехала?
– Милый, если тебе так легче! – Лида уже заметила, что Марк избегает называть Вику по имени.
– Это же не значит, что я сошел с ума? Я знаю – ее нет. Но я не могу… не могу с этим смириться!
– Марк…
– Она уехала. Надолго. И все. Она так любит путешествовать. Мы хотели вместе поехать, но, видишь, не вышло. В Питер мечтала меня свозить. Я там был всего раз, и то недолго. У нее столько фотографий от поездок! Только они в компьютере, а я не умею пользоваться, ты посмотришь, что там, ладно? А потом меня научишь.
– Хочешь, вместе посмотрим?
– Я не могу пока. Нет. Потом. Ты просто покажешь, что надо делать.
– Хорошо.
– А еще, знаешь, она апельсины любит. Даже не есть, а просто так – нюхать, в руке держать, цедру погрызть. Я ругаюсь – что ты цедру грызешь, там же наверняка консервант! Она все равно грызет потихоньку. А еще нарциссы. Я один раз ей охапку нарвал…
– Вика рассказывала. Она потом на эти нарциссы полночи смотрела, не спала.
– Я не знал! И рубашка эта…
– Марк, ну не надо!
– Моя рубашка – она ей очень нравится, а я ворчу, что она надевает. А ей просто нужно, чтобы я все время был рядом. А я…
– Марк…
– А я кричал на нее. Не потому, что сердился, просто раздражался от боли. А она переживала. И не исправить уже ничего никогда. И почему, почему я не понимал, как ей плохо, почему? Черт побери! И я даже не знаю, как она рисует, я ни одного ее рисуночка не видел и сам ее не нарисовал ни разу, а так хотел написать, даже композицию придумал. Знаешь, в кресле, с красной драпировкой. Ей так идет темно-красный цвет, к белой коже и… черным… черным… черным волосам…
– Милый…
– Ты знаешь, я подумал – у нас с ней и было-то всего несколько дней счастливых! А потом – авария. И все… Мы ничего, ничего с ней не успели! Ничего…
Лида не выдержала и тихонько заплакала, надеясь, что Марк не заметит в темноте. Но он заметил и подошел к ней. Они обнялись посреди кухни, стоя в полосе лунного света. Громко пробили часы, оба машинально считали удары, оказалось – одиннадцать.
– Давай поедим? – спросила, шмыгая носом, Лида. – Что-то я страшно проголодалась.
– Ну, давай.
Марк не помнил, когда ел в последний раз – кусок не лез в горло. Но сейчас он ощутил просто зверский голод и, пока Лида накрывала на стол, сжевал два куска хлеба не то с колбасой, не то с сыром. Свет они почему-то так и не зажгли, и было что-то нереальное, потустороннее в этой ночной трапезе при колеблющемся синем свете газа на плите и слабом отблеске луны за окном. Лида разогрела какие-то котлеты – откуда они взялись? Она не помнила, чтобы делала котлеты. Выпили по стопке, не чокаясь. Марк закусил огурцом, который как-то неуместно весело хрумкнул. А Лида выловила вилкой скользкий соленый гриб.
– Скажи, а мать ее была… ну, там… на кладбище? А то я плохо помню, да и не видел вообще-то ничего.
– Тоня? Была, конечно. Она совсем на Вику не похожа. Вернее, Вика на нее. В отца пошла, тетя Валя сказала. Они учились все вместе – Валентина, муж ее покойный, Тоня и Павел, отец Вики. Он быстро спился. Повесился, представляешь? И Вика его нашла, в сарае. Ей годика три, что ли, было тогда. Маленькая совсем – не поняла ничего, к счастью.
– А отчим?
– Был, толстый такой. А что?
– Да так.
Поминки по Вике устроили в музее, но Марк с Лидой туда не пошли. Вместе с Валентиной Николаевной они вернулись домой, где немножко посидели и помянули. Только Марк и этого не помнил.
– Я даже не спросил, как твои дела…
– Нормально.
– Вы когда уезжаете?
– А мы уже приехали.
– Что ты говоришь, не понимаю?
– Мы с Илькой уже приехали. Мы – дома. Здесь наш дом.
– Лида…
– Ну что – Лида?
– Послушай, Артемида, если это из-за меня… Все нормально. Я справлюсь.
– Вижу, как ты справляешься.
– Что ты придумала? А как же Англия, Патрик?
– Марк, ну какая Англия?! Что я там буду делать? Помечтала – и хватит. Это все так, бразильский сериал. А жизнь – здесь.
– Ты это серьезно?
– Конечно.
– Я не понимаю, ты что… Ты готова сюда переехать? Бросить работу?
– Да.
– Лида, не надо этого делать. Я не хочу никаких жертв.
– Какие жертвы? Ты – самый близкий мне человек, самый родной, отец моего ребенка. Нашего ребенка. И я… я люблю тебя.
– Не надо.
Лида встала и отошла к окну.
– Марк, послушай меня. Если бы все повернулось по-другому, я никогда тебе этого не сказала бы. Знаешь, как я жалела, что не решилась сразу за тебя замуж выйти! Когда ты предложил, помнишь? Но мы ведь и виделись-то тогда всего второй раз, и не знали толком друг друга. Но ты больше не предлагал. Я почему-то надеялась, что после смерти Ольги Аркадьевны…
– А как же Патрик?
– Патрик… Я ведь думала, что не очень тебе и нужна. Илья – да. А я – так, приложение. С Патриком интересно было. Такое… приключение романтическое. Ничего, он справится.
– А ты?
– Я? Когда Александра позвонила и сказала, что ты разбился на мотоцикле… Господи, я забыла, кто я сама такая! Какой Патрик, что ты говоришь! Думала, вот приеду, все тебе скажу, и мы будем вместе. Приехала, увидела Вику. Такая любовь у вас, куда мне! Стихийное бедствие. И Вике я была нужна, она так ко мне привязалась.
– Лида, я не знаю, как сам выживу.
– А мы тебе поможем! Мы с Илюшкой! Марк, скажи честно, ты хочешь, чтобы я осталась? Раз в жизни подумай о себе! Не думай, как мне лучше. Скажи, чего ты сам хочешь, для себя. Ну?
Марк долго молчал, потом сказал:
– Я подумаю.
Утром Лида его потеряла и только случайно увидела из окна второго этажа – он сидел в дальнем углу сада около кострища. Пришла к нему, села рядом:
– Как ты?
– Терпимо. Я все думал…
– И что надумал?
– Останься. Пожалуйста.
– Хорошо.
– Я знаю, это эгоистично, но я… просто не выживу один. Только я… не могу тебе ничего обещать, понимаешь?
– Конечно! Ты все правильно надумал. И не надо мне ничего обещать – как будет, так будет. Главное – мы вместе.
– И знаешь, я решил: надо ехать в Москву. Совсем. Я… не могу тут больше жить. Начнем все заново.
– Ты уволишься из музея?
– Да. Я не смогу. Тем более с Александрой в виде директора. Найду же я что-нибудь в Москве – мне все равно что. И дом можно продать.
