Она ушла в ванную и включила душ, а я стоял под дверью и подслушивал, потому что решил, будто она сейчас заплачет. Если б она и вправду заплакала, я, наверное, собрал бы свои вещи и ушел. Потом я, конечно, позволил бы ей найти себя. Если б она захотела искать.
Но я не услышал ничего похожего на плач. Она вышла ко мне одновременно свежей и сонной, на ходу чмокнула в щеку: "Я засыпаю". Я хотел было спросить: "Разве ты не выспалась в поле?", но не решился. Она уснула почти мгновенно, я едва успел пожелать ей доброй ночи. В ответ она что-то промычала да так и уснула с этим звуком.
Мои молитвы застряли на уровне башен Красного замка. Из ее окна они хорошо видны, и пока я молился, то смотрел на них, и когда поднялся с колен, не испытав ни облегчения, ни душевного подъема, понял, что должен сделать. Нет, "должен" это не то слово. Я просто почувствовал неотвратимость задуманного действия.
Тихонько одевшись, я вышел на улицу. Ночами их города темны, как кротовые норы, однако, я смог бы дойти и вслепую. Осенние звезды казались тусклыми, измученными, а может, видел только я, смотрящий на все сквозь липкую пелену, что окутала меня и снаружи, и внутри. Все мои органы стянуты прочной паутиной, протянувшейся от сердца, и стоит ему сбиться с ритма, как все они начинают рваться кровавыми клочьями.
В замке горел свет. Он падал на асфальт причудливыми пятнами, похожими на стрелки, которыми на военных картах отмечают продвижение врага. Я потянул массивную дверь, и она нехотя подалась, скрипом возвестив о моем приходе. Но никто не вышел навстречу, и я, стараясь ступать потише, двинулся знакомым путем. Масляное тепло небольшого зала колыхалось впереди, и я уже нутром ощущал присутствие Режиссера. Кровь так бушевала во мне, будто я готовился его убить.
Однако, за столиками его не оказалось. Я заказал грога, потому что меня колотил озноб, и официанту не удалось скрыть удивления:
"Грога, сэр?"
"Я понимаю, что заказ необычен, — сказал я. — Но ведь у вас и заведение необычное".
"Никаких проблем!" — заученно ответил официант и скрылся.
Я оглядел незнакомые мне и в то же время легко узнаваемые лица моих соотечественников, которые попали в эту страну волей судьбы или, подобно мне, стали жертвою собственного любопытства. Каждое женское лицо напоминало мне Джейн, хотя я и старался не вспоминать о ней. Если б я женился тогда на Джейн, то у меня уже были бы взрослые дети. И мы, наверное, спорили бы с ними по вечерам, чем лучше заняться — почитать вслух Шекспира или посмотреть американский боевик. В уик-энд мы выслеживали бы оленей в Гринвич-парке или ездили в театр "Маленький ангел". Нет, для этого они уже были бы слишком большими… Я провел бы их по всем музеям Лондона и обязательно сводил бы в Британский, чтобы показать мою любимую египетскую бронзовую кошку с золотым кольцом в носу. В Англии любят кошек. Таких же загадочных пришельцев из другого мира, как русские…
"Ваш грог, сэр!" — отвлек меня голос официанта.
Я поблагодарил его за хлопоты, на что он ответил: "Не стоит, сэр!", и стало ясно, что обычными пятнадцатью процентами чаевых тут не обойтись. Горячее питье взбодрило меня, и люди вокруг показались приветливее и симпатичнее. Мне даже захотелось поговорить с кем-нибудь, но, к сожалению, я никому не был представлен. У русских с этим не бывает проблем. Общение дается им невероятно легко. Я наблюдал, как они просто подсаживаются к чужому столику со своей бутылкой и предлагают выпить.
Но я недолго оставался в одиночестве. Это кажется неправдоподобным даже мне самому, но я почувствовал его приближение спиной. Но не обернулся, заставив его заговорить первым.
"Ты хотел меня видеть?" — спросил Режиссер, оставаясь сзади.
"Садись, — предложил я. — Надо поговорить".
Он усомнился: "Действительно надо? Ты же всегда считал, что все произнесенное мною, — ложь".
"Не все. Иногда ты говоришь по-настоящему дельные вещи".
Раздался громкий смешок, и он наконец сел за столик.
"Как же ты молод, — подумалось мне с тоской. — И как же хорош".
"Не завидуй, — пренебрежительно отозвался Режиссер, прочитав мои мысли. — Все это до сих пор не помогло мне увести ее у тебя".
Я одернул его: "Уводят корову у фермера!"
Белая рука взлетела в легком взмахе: "Да брось ты эти церемонии! Мы же свои. Никто нас не слышит".
"Дело не в других. Дело в твоем тоне. Не смей говорить с ней с такой снисходительностью".
"Почему? Она — обыкновенная девочка. Таких тысячи! Ни особой красоты, ни большого ума… Мне она нужна на время съемок, а тебе-то зачем?"
"Замолчи! Я мечтаю прожить с этой женщиной остаток жизни".
Он презрительно процедил: "В тихом домике на окраине Лондона… Ты — типичный британец! Ты собирался делать кино мирового масштаба, но твоя британская правильность победила мечту. Она выдохлась и пожухла. Ты хочешь, чтобы тоже самое произошло и с твоей девушкой?"
"Ты губишь ее, Режиссер, — сказал я. — Посмотри, что ты с ней делаешь! Ты ее попросту убиваешь".
"Во-первых, ты сам впутал меня в это, — невозмутимо возразил он. — А во-вторых, это ей нравится. Все русские — потенциальные самоубийцы".
Я напомнил, что по числу самоубийств на первом месте находится Париж.
Режиссер не отступил: "Надо бы подсчитать, каков процент русских эмигрантов среди покончивших с собой. Париж ведь ими так и кишит!"
"Ты не любишь русских?" — удивился я.
Он откровенно признался: "Я никого не люблю. За что любить какой-нибудь народ в целом? В основной своей массе дураки и негодяи. Конечно, есть проблески ума и порядочности. В одном народе их больше, в другом меньше… Но всех вместе мне хотелось бы не расцеловать, а отхлестать плеткой. А насчет русских… Думаешь, они триста лет сидели бы под татарами, если б им это не нравилось? С их-то богатырской силушкой…"
"Сними очки, — попросил я. — Мне нужно видеть твои глаза. Я не могу так разговаривать".
Но Режиссер не шел на уступки: "Подойди к зеркалу, если это уж так тебе необходимо". — "Здесь нет зеркал".
Он удивленно огляделся: "И в самом деле! Я не замечал".
"Ты все равно не отразился бы в нем. Ты не существуешь".
"Только не для нее", — самодовольно заверил он.
"Ты просто одурманил ее, как убийственный наркотик…"
"А ты так уже не умеешь? Скучно быть хорошим, правда?"
Я допил свой грог, и дрожь снова овладела мной. Как я не старался это скрыть, Режиссер все заметил. У него был зоркий глаз на человеческие слабости.
"Я хочу играть с тобой честно, — сказал он чуть ли не с сочувствием. — Хочешь, я подскажу тебе очередной ход? Не знаю, успеешь ли ты его сделать, ведь она почти моя… Но я все же поделюсь с тобой. Помнишь, как вы встретились? В тот день ты был героем! И она влюбилась в героя. А ты так быстро выдохся. Ты не совершил больше ни одного по-настоящему мужского поступка. Кроме того, конечно, что в первый же вечер затащил ее в постель…"
