Жизнь возвращалась, вытесняя воду. Я выплевывала ее, не научившись думать. Твердая рука хлопнула меня по спине, извергнув очередной выплеск. Продышавшись, я упала на траву и обнаружила, что лежу у ног Режиссера. Он смотрел на меня сверху и улыбался.
Великолепно! — лениво отозвался он, имея в виду последнюю сцену.
Я поняла это не сразу, потому что в голове тупо гудело, а горло и нос казались ободранными в кровь.
— Я жива? — только и удалось прохрипеть мне.
— Жива-жива, — заверил Режиссер и посмотрел на часы. — О! Пора возвращаться в замок.
Пока я училась дышать, он нетерпеливо поглядывал по сторонам. Перед глазами у меня все расплывалось, но, по-моему, мне не почудилось: в его ускользающем от моего взгляда лице не было и тени раскаяния.
— Ты чуть не утопил меня, — простонала я.
— Да что ты? — удивился он. — Я сразу послал своих людей в воду.
— Ты даже не сам…
Он вполне серьезно ответил:
— Это не мое дело. Каждый должен выполнять свою работу. Я свою выполняю безукоризненно.
— Ты — чудовище.
Он издал неприятный смешок:
— Уинделстоунского ущелья, как сказал бы твой престарелый друг. Ты не знаешь этой сказки? Изучай английский фольклор, детка!
Неприкрыто зевнув, Режиссер протянул мне руку:
— Ну, хватит уже изображать утопленницу, вставай!
Я поднялась, даже не дотронувшись до него. Внезапно он произнес совсем другим, взволнованным, срывающимся голосом:
— Ты — гениальная актриса. Самая лучшая! Я верил каждому взмаху твоих ресниц, каждому воплю, что ты давила в себе. Ты так нужна мне… Ты и не представляешь, как ты мне нужна!
— Можешь не говорить мне всего этого, — слезы так и полились у меня из глаз. А может, это были остатки воды, которой я пропиталась.
Режиссер воскликнул по-мальчишески звонко:
— Буду говорить!
— Я больше не хочу у тебя сниматься!
— Хочешь! Сегодня ты посмотрела в глаза самой смерти и не испугалась. Чего же тебе еще бояться? Ни лучше, ни хуже ничего не будет. От своего страха ты можешь уйти двумя путями — или моим, или его.
— Он даст мне покой, — я наконец утерла слезы. — А ты губишь меня, Режиссер!
— Да ты ведь этого и хочешь! Разве не этого хочет каждая русская женщина? Прекрасной, ни с чем несравнимой гибели вместе с нечеловечески прекрасным возлюбленным!
— Я не люблю тебя, Режиссер!
Его дыхание обожгло мне губы:
— А почему же твой голос дрожит? Ты придешь ко мне, я знаю… Ты ведь не из тех женщин, которым ничего не надо, кроме аккуратного домика и садика на заднем дворе. Ты задохнешься в этом садике. Так что не будь ханжой, Джейн! Не раздражай меня.
— Как ты меня назвал?!
Так и не ответив, он отшатнулся и пошел, отступая и не сводя с меня глаз. Он уходил так по берегу, пока не истаял, а я все смотрела в ту сторону и не могла уловить ни одной своей мысли. Только слова Режиссера стучали в висках, только его голос пульсировал в венах, только его дыхание наполняло мои легкие. И это продолжалось так долго, что успел закончиться день. А может быть, даже век…
Когда я вскарабкалась на обрыв и пересекла поле, то нашла Пола спящим все в той же позе. Кузнечики спешили завершить свою дневную песню. Я подумала, как славно они поют и как отвратительно выглядят. Даже в детстве, когда я сама была кусочком природы, то не могла взять в руки этих маленьких чудовищ. Но Полу они не мешали. Он безмятежно раскинулся, как уставший косарь, который ждал, когда жена принесет ему в поле обед, да и сморился на солнце.
Поймав себя на том, что повторяю много раз виденную в кино сцену, я пощекотала его сонно раскрытые губы пушистой головкой травяного колоска. Он тут же потянулся всем телом, как ребенок, потер глаза и радостно улыбнулся. Мне вдруг подумалось, что мы живем с ним в разных мирах. И в его мире никогда ничего не случается…
(из дневника Пола Бартона)
Существуют ли на свете люди, способные быть счастливыми? Без сомнений, без опасений, счастливыми, как птицы, встречающие летний рассвет. Какие могут быть сомнения в том, что солнце взойдет и согреет и тебя, и озябший от росы лес, и укрытые туманом луга, если небо ясно, как глаза ребенка? Почему мне никак не дается такое безупречно светлое счастье? Только мне покажется, что оно вошло в мою душу, как тут же невесть откуда наползет туча, похожая на ту, что первой встретила меня на пороге этого города. Я просто разучился радоваться жизни.
Когда мы вернулись из деревни домой, я уложил ее спать, а сам долго, тихо молился, стоя на коленях перед окном. Я специально всегда выбираю этот участок комнаты, потому что он не застелен ковром. В русских домах не принято, как у нас, наглухо закрывать паласами всю поверхность пола. Летом они вытаскивают свернутые рулонами ковры во двор и, развесив их на турниках или перекладинах, выколачивают пыль специальными "выбивалками". Почему-то это принято делать рано утром в выходной день, так что весь двор просыпается. Говорят, зимой они чистят их снегом…
Конечно, здесь пользуются и пылесосами, но я заметил, что русские не особенно доверяют технике. Продавцы в магазинах перепроверяют показания калькулятора на допотопных громадных счетах.
И внутри дома их жизнь тоже во многом отличается от нашей. Первое, что удивляет, — русские снимают у входа обувь и надевают тапочки. Я тоже этому научился. Каким-то бытовым, по сути ненужным вещам я учусь довольно быстро. А вот главное в этой жизни все время ускользает от меня.
Я молился беззвучно не потому, что боялся — вдруг она подслушает. Она до сих пор не понимает моего языка. Но мне самому было бы странно слышать вслух то, о чем я просил: "Господи, сделай меня чуточку глупее и доверчивее! Чтобы мой неутомимый мозг не анализировал часами каждое сказанное ею слово, каждый ее неверный жест. Бог обитает в человеческом сердце, так сказано в Твоем учении… Забери мой разум! Я хочу быть наивным и счастливым. Но Режиссер постоянно нависает надо мной тяжелой тучей, заставляя быть подозрительным и настороженным".
Войдя в свою квартиру после поездки, она огляделась с какой-то растерянностью и сказала: "Вот мы и снова дома…" Я ничего не спросил, но мне показалось, что она чем-то разочарована. Может быть, мной? Тем, что все ее полудетские фантазии свелись к этому немолодому, тяжеловатому учителю-неудачнику, с которым даже поговорить и то затруднительно.
Она ушла в ванную и включила душ, а я стоял под дверью и подслушивал, потому что решил, будто она сейчас заплачет. Если б она и вправду заплакала, я, наверное, собрал бы свои вещи и ушел. Потом я, конечно, позволил бы ей найти себя. Если б она захотела искать.
