— Далась тебе эта Полетт, — проворчал Джессап. — У нее, между прочим, недавно состоялась помолвка с одним ковбоем.
Рей наклонилась, взяла сапоги Джессапа, открыла входную дверь и вышвырнула сапоги во двор.
— Постой! — крикнул Джессап.
Рей стояла в дверях, обмахиваясь рукой, чтобы хоть чуть-чуть остыть.
— Говорил я тебе, что все так и будет, — произнес Джессап. — Говорил я тебе, что, если ты забеременеешь, уже ничего не будет как прежде. Посмотри на себя! Ты даже думать не в состоянии!
— Ты, придурок эгоистичный! — взорвалась Рей. — Думаешь, раз продал несколько паршивых лошаденок, значит, ухватил удачу за хвост? Ты неудачник, вот ты кто.
Джессап молча застегнул рубашку и заправил ее в брюки.
— Я никому не позволю так со мной разговаривать, — заявил он, проходя мимо Рей.
— Вон из моего дома! — крикнула она, понимая, что это звучит смешно: Джессап уже стоял во дворе.
Когда она собиралась захлопнуть дверь, Джессап придержал ее рукой.
— Нашла время — в мой день рождения, — сказал он, — Небось специально дожидалась?
Он говорил тихо, почти шепотом, но Рей слышала, что его голос дрожит. И тогда она поняла, что Джессап пришел, потому что нуждался в ней. В другое время она почувствовала бы себя победительницей, но теперь ей стало жаль его, а жалеть Джессапа — значит предать его. Она посмотрела ему вслед. Он шел ссутулившись, и ей захотелось побежать за ним. Однако вместо этого Рей закрыла дверь, и слушала, как отъезжал от дома пикап. Потом она думала о том, что тогда, в Бостоне, когда Джессап сообщил ей, что уходит, он, наверное, отчаянно хотел, чтобы она умоляла его остаться. Но Джессап сумел скрыть свои чувства, и в памяти Рей остались лишь его бесшабашность, жаркие ночи и его взгляд, ради которого она была готова на все. Но теперь Джессап был тридцатилетним мужчиной. Он не мог усидеть на одном месте и не мог больше быть один. Теперь в его постоянных разъездах по пустыне ему нужен был попутчик, с которым можно было бы поговорить, но рядом никого не было, и ему приходилось говорить с самим собой. Теперь, забираясь на нижнюю полку в трейлере, он хотел уснуть — и не мог.
Рей легла в постель, твердо уверенная в том, что и ее ожидает бессонная ночь, однако она крепко спала еще до того, как Джессап выехал на автомагистраль. Нет, Рей было его очень жаль. Но все вокруг изменилось, даже ее чувства к Джессапу. Засыпая, она пыталась представить себе его лицо — и не могла. Рей посмотрела на детскую кроватку, отбрасывающую голубые причудливые тени. Каждый раз, когда проезжающая мимо машина освещала комнату светом фар, эти голубые тени двигались.
Незадолго до рассвета Рей приснилась мать и их дом в Веллфлите. Было время отлива, и на соленых болотах гомонили птицы. Рей с матерью стояли на крыльце. На Кэролин было легкое белое платье, которое она носила еще до рождения Рей. Они смотрели на небольшую бухточку, образовавшуюся возле болот. Это был широкий проход, который киты иногда путали с выходом в море. В этом месте животные, сбиваясь с пути в тростниковых зарослях, часто выбрасывались на сушу. На этот раз бухта была пуста, а поверхность воды — гладкой, как стекло. Вдруг Рей поняла, что матери рядом нет, и сразу ей стало как-то очень спокойно. Она стояла на крыльце, облокотившись о перила, и слушала птиц. Но когда посмотрела вниз, в заросли тростника, то увидела на поверхности воды белое платье матери, отбрасывающее белый лунный свет.
На следующее утро Рей долго не могла проснуться. Со стороны шоссе слышался гул проезжающих машин, из кухни доносилось низкое жужжание: там в оконное стекло билась пчела. Выбираясь из постели, Рей почувствовала, что с ней что-то не так. С огромным трудом она спустила ноги на пол и прошла через комнату, чтобы взять халат. Добравшись до ванной и взглянув на себя в зеркало, Рей поняла, что ее тело изменилось. Раньше ее живот начинался прямо от грудей, но за эту ночь ребенок опустился вниз, и теперь Рей чувствовала его голову где-то в районе таза. Сбросив халат на пол, Рей принялась себя рассматривать. Со стороны могло показаться, что она просто любуется своим телом. Однако все было не так просто: впервые в жизни Рей получила то, что хотела. А хотела она ребенка, до рождения которого оставалось менее четырех недель.
Лайла и Ричард научились обращаться друг с другом вежливо, однако от этой ледяной вежливости мурашки бегали по коже. Иногда, сделав над собой усилие, они даже вместе обедали, но старались при этом не смотреть друг на друга и ничего не просить, даже передать соль. О том, что когда-то существовало между ними, они никогда, ни при каких обстоятельствах, старались не вспоминать.
Никакая сила не заставила бы сейчас Лайлу поговорить с мужем. Ничто не заставило бы ее признаться, что с ней начали происходить пугающе странные вещи: у нее начались видения. Это уже не были те простые предвидения, которые возникали у нее во время сеансов гадания. Видения начинались внезапно, в любой час дня и ночи, превращая само время в злого врага. Лайла потеряла способность предсказывать, а иногда и сама не могла понять, где находится: у себя на кухне или на берегу замерзшего залива — там она любила прогуливаться со своим любовником Стивеном. Днем, когда Лайла выходила в садик поливать герань, она видела свою мать юной девушкой, которая весело смеялась и болтала с подружками, такими же юными, как она. Вытирая в гостиной пыль, Лайла иногда видела Рей, укладывающую в кроватку своего непослушного ребенка. Заходя в ванную и включая свет, Лайла видела себя: вот она вставляет в ванну пробку, включает холодную воду, а потом внимательно разглядывает острую бритву и свою руку.
Эти видения вызывали у нее сильнейшие головные боли и странный, непрекращающийся холод в груди. Теперь Лайла поняла, почему Хэнни вечно куталась, надевая на себя бесконечные черные юбки, кожаные сапоги, свитера, шали. Хэнни бывало говорила ей, что время с годами становится все более ценной штукой. Это в двадцать пять ты можешь поднести пальцы к свету и увидеть, как они просвечивают. А что ты увидишь на своей руке, когда тебе стукнет восемьдесят?
Сидя за столиком Хэнни и слушая ее рассуждения, Лайла все больше задумывалась о будущей старости.
— Есть же какой-нибудь способ ее задержать, — наконец сказала она.
Глупое замечание, но Хэнни не засмеялась. Молча кивнув, она разломила пополам кусочек сахара и сунула одну половинку себе за щеку.
— Есть, конечно, — согласилась старая гадалка. Ее маленькие глазки блестели так ярко, что некоторые из ее клиентов почему-то избегали смотреть ей в лицо. — Только мне не хотелось бы испытывать его на тебе.
