заявляет в ультимативной форме.
— Ты даже не почитал.
— Мне не нужно читать, чтобы понять — ты без причин себя накрутила, — Дан разминает шею. — Пора раскручивать обратно.
— Тоже мне, веретено!
— Поговори у меня. Пора твой рот делом занять — сощурился. — Хватит твоему языку без дела трепаться.
— Не надейся даже. Теперь я ничего не хочу. Мне из жалости ничего не надо.
— Из какой еще, блять, жалости?! — взрывается злым шепотом. — Я дурею от твоего запаха, от объятий, от поцелуев! Хочется… даже не просто трахнуть, а выебать так конкретно, в тугую щелочку! Сутки не слезать, а ты херню какую-то городишь! Я тебя берегу. БЕ-РЕ-ГУ, поняла?! Потому что боюсь потерять и не переживу снова, если вдруг… по моей неосторожности, ошибке и чрезмерной уверенности в собственной правоте, ты снова пострадаешь! Я тебя очень-очень… — выдыхает. — ЛЮБЛЮ! Поэтому и не притрагиваюсь. Боюсь, стоп-кран не сработает, а для тебя окажется… слишком!
Последние слова Дан говорит громко, хрипло, с надрывом. По моему телу спиралью закручивается волны. Сшибаются друг с другом, сбивают с ног.
Хорошо, что сижу, иначе бы упала. Рухнула к ногам снежного великана — злого, встревоженного, переживающего.
Влюбленного?!
Влюбленного! В меня!
Осторожно опускаю сына на кровать рядом с собой.
— Любишь? — переспрашиваю.
На губах неуверенно дрожит улыбка.
— Люблю, — бурчит Дан и вдруг оказывается рядом, сметает в объятия, жадно дышит в шею, целует порывисто. — Люблю. Потерять боюсь. Не хочу снова один.
— Любишь! — таю. Повторяю. — Любишь-любишь?
— Люблю-люблю, — повторяет.
— Очень-очень?
— Очень-очень, — стискивает, жарко водит губами по шее, гоняя мурашки. — И знала бы ты, какая это пытка, — стонет, вобрав кожу в рот. — Какая это… пытка… Видеть, слышать твой запах и… отстранять себя.
— Не надо отстраняться. Мне нужно тебя почувствовать. Приласкать. Боже, как я этого хочу! Очень-очень…
— Тогда… Можно устроить, — глотает. — Сегодня же тебя выпишут, и я… Я к твоим услугам.
— Весь?! Целиком? Полностью?!
— Да, — кивает решительно. — Я постараюсь быть сдержанным. Очень.
— Ох… — выдыхаю. — Надеюсь, в следующий раз мне не придется писать петицию о расставании только для того, чтобы услышать от тебя признания в любви.
— Так это была петиция о расставании? Охренела?!
— Ты же не дочитал. Там, да… Много всего.
— Весь мозг вынесла.
— Значит, приманка сработала.
Дан смотрит на меня с удивлением, воспользовавшись удачным моментом, прижимаюсь к его рту губами, целую жадно. Он со стоном врезается в мой рот в ответ, стискивает рукой, алчно шарит всюду по телу, бранится.
И при этом второй рукой придерживает сына, лежащего рядом со мной. Впрочем, я делаю точно так же. Наши пальцы совсем рядом друг от друга, а рты тесно впаяны, языки переплетаются.
— Хватит! — Дан отстраняется. — Хватит, не то…
Взгляд безумный, горящий.
Рот влажный, приоткрытый.
Интересно, он тоже видит меня настолько голодной, отчаянной?
— Ты просто не представляешь, как мне тебя не хватает. И когда я вижу, как ты отстраняешься, всякая чушь в голову лезет…
— Значит, буду вытрахивать твою чушь, — обещает Дан и переводит взгляд на сына.
Я тоже смотрю на Дэнчика, чтобы снизить градус напряжения, но… не выходит.
Смотрю на нашего сына. Черт, а…
— Мы сделали его вдвоем, — шепчу. — Целого человека.
— Угу, пиздец, какая ответственность!
— И радость. Радость же, Дан. Признай.
— Признаю, — отвечает мгновенно. — Знаешь, как-то не хочется однажды прийти и получить в рожу петицией о недостатке моего внимания к сыну и лишении моих прав на отцовство.
— Думаешь, я на такое способна?
— Не знаю. Но меня от себя отлучить хотела.
— Это была уловка. Ты повелся…
— Кто знает, кто знает, — тянет. — Вечером проверим. Уловка или нет. Покажешь, как соскучилась?
— Да я… Я… — захлебываюсь восторгом. — Хоть сейчас.
— Тише, — осаживает. — Не хочу ходить с трусами, полными спермы. Едва держусь.
— Хорошо. Тогда… Вечером, да?
— Да.
— Только не передумай.
— Какое «передумывать»? Я договорился о выписке, заберу вас после обеда, — ухмыляется. — Пути назад не будет. Понимаешь? Я тебя не отпущу. Не отдам. Моя.
— Да, — киваю. — Да-да-да…
Ника
Очень любопытно, куда везет нас Дан.
Меня и сыночка.
Я не знаю, что Дан подразумевает под словом «дом». Может быть, даже прикупил недвижку какую-нибудь в моем родном краю, кто его знает. Разумеется, я бы возмутилась, что это нелогично и просто глупо — покупать недвижимость, когда у меня уже есть дом с участков.
Вкладываться в недвижимость на абы как тоже нельзя. Нужно подходить с умом. К примеру, я знаю несколько участков, в которые хотела вложиться, как инвестор… Поправляю себя: зна-ла.
Сколько времени прошло, а? Сколько времени минуло… У меня уже сынишка — вон какой… богатырь. Тискаю его, целую спящего. Похож на своего папу, до ужаса похож! А глазки — мои. Мои бусинки!
Я испытываю ни с чем не сравнимый восторг, когда смотрю на нашего сына. С любовью бесконечной смотрю, потом перевожу взгляд на белобрысый затылок Дана, сердце снова подхватывает бурным потоком чувств, меня уносит, а потом вж-ж-жух — словно падаю с высоты в потоке Ниагарского водопада. Все ревет, шумит, вода брызгами… Вот как я могу описать свои чувства к этому мужчине — слишком мощные, слишком шумные, требовательные! Ему, может быть, моя громкость и энергичность, вся — слишком. Надо, наверное, дозировать как-то, м?
— О чем задумалась? — интересуется Дан.
— О водопаде.
— Серьезно?
— Да.
— И что это значит? — хмурится. — Ты давай, поменьше со мной в шарады, Моника. Прямо говори!
— Я думаю, устоишь ли ты под водопадом. Не будет ли слишком?
— Там все не так просто, да? — ерзает на сиденье. — Подвох есть. Это же ты, Моника. Тут по-любому есть подвох. Ты не прямо про водопад. С намеками!
— Сегодня я не буду делать тебе мозг. Просто я тебя так сильно люблю, что чувствую, будто это водопад, в самой-самой бурлящей его точке. И еще не придумала, как это… уменьшить.
— Охренела? Уменьшить она хотела. Я несколько месяцев жил надеждой на гребаное чудо, даже, блять, молился,
