Коньячку надо было для храбрости, вот что.
В последний раз Кирилл принимал для храбрости в десятом классе, когда ходил с ребятами на местное кладбище девчонок пугать.
— Я не понимаю, — призналась Алена, — вы что, пришли, потому что вам неловко?
— Да. Я вел себя отвратительно. Орал на вас. Извините.
Детский сад, штаны на лямках. Еще упомяни, что никогда так больше не будешь! Мямля!
— Извиняю, — сказала Алена.
— Пожалуйста, уберите молоток, а? — вдруг попросил Кирилл. — И ножик тоже. Если вас не затруднит.
Она покосилась на оружие с удивлением, будто не узнавая.
— Конечно. Это я приготовила… не для вас, в общем. Проходите. Кофе будете?
— Буду.
Я пропала, подумала Алена. Сейчас нагрянут амбалы, а в кухне пьет кофе неизвестный мужик с синими глазами. То есть, известный, конечно, но она-то о нем ни черта не знает. Кроме того, что он громогласный и с припадками.
Несчастные бандиты!
Может, предупредить их?
Еще бы неплохо скорую вызвать. Лучше поздно, чем никогда. В голове, похоже, навеки обосновался театр абсурда.
— Как вас зовут? — затормозив в коридоре, обернулся к ней Кирилл.
— А… Алена.
— Очень приятно. Меня — Кирилл.
— Я знаю, — застеснялась она.
Дура! Идиотка! Возьми себя в руки! Тебе не пятнадцать лет и ты не на первом свидании! Это вообще не свидание!
«А что же?!» — оскорбленно удивился кто-то в ее голове.
Отвечать было нечего.
— Садитесь, пожалуйста. Вам кофе черный или со сливками? Вон сахар. Вот печенья. Меня, к сожалению, сегодня не было дома, и ничего приготовить я не успела, но…
О Боже! Что она несет?!
Лучше бы она прикусила себе язык от страха, еще тогда, при амбалах!
Кирилл во все глаза таращился на нее, позабыв, что надо дышать.
Сколько ей лет? Перед ним была школьница, жутко смущенная, с пунцовыми щечками и ускользающим взглядом, будто впервые в жизни забыла выучить урок.
Нет. Она — не школьница, мысленно возразил он самому себе очень сердитым тоном. У нее — муж. Хоть вор, негодяй и бабник, и в данный момент уезжает из города навсегда, но — муж.
Значит, когда-то — ему хотелось думать, что очень давно, — они с Аленой — что за дивное имя! — встретились и поженились. Поженились, ясно тебе, болван?
Оставалось надеяться, что свадьба у них была без бубенцов и путешествия на край света.
Это не твое дело, подвел итог Кирилл. И спросил все-таки, разглядывая узор на шторах:
— Вы знали, где ваш муж?
— Что?!
— Вы знали?
— Нет. А что, вы нашли его?
Кажется, она обрадовалась. Сейчас попросит свидания.
— Нашли. Я пришел, потому что он все рассказал и стало известно, что вы в его махинациях не участвовали…
Алена с тяжелым, бабьим стоном опустилась на стул.
— Ка-каких махинациях? Что он натворил?
Хм… Как будто о сыне-проказнике, который снова запулил мячом в соседское окно. Кирилл напомнил себе еще раз, что все это — не его ума дело. Он пришел извиняться.
И каждую секунду думает о том, как бы подольше не уходить.
Хватит об этом, решил он. Серьезно — хватит! Барышня даже не в его вкусе! Ну, смотри — рыжая, веснушки, нос длинный, ноги… Ноги хороши! Просто блеск! И волосы…
Нет, нет, нет, она точно не в его вкусе.
Конечно, если закрыть глаза на волосы и ноги. И на тоненький голосок, которым она предлагала ему кофе. И на немыслимый огонь, который вспыхивал в ее взгляде тогда, в кабинете, где они орали друг на друга.
Эдак придется жить с закрытыми глазами.
— Что вы молчите? Расскажите, что с Лешкой? С кем он связался?
— Ему не пять лет, чтобы он связывался с кем-то! — рассердился Кирилл. — У него все отлично. Но ему пришлось уехать и, возможно, навсегда. Так надежней. К тому же он сам виноват. Его, конечно, подставили, но не надо было лезть на рожон!
В синих глазах мелькнуло злорадство, и Алене стало противно.
— Зачем вы пришли? Обсуждать поведение моего мужа? Мы не на парткоме, ясно? Уходите! Ну же, убирайтесь! Вон из моего дома!
— Что вы его защищаете?! — возмутился Кирилл. Ну, конечно! Про украденную печать и подделанную подпись ей ничего не известно. К тому же она и про шлюху, у которой жил Балашов, не знает.
Можно рассказать, предложил ехидный голосок у него внутри.
Поди к черту, велел ему Кирилл и вылез из-за стола.
— Аленушка, — вырвалось вдруг, — вы не волнуйтесь…
— Я вам не Аленушка!
— А кто же? — он сделал удивленное лицо, смутно желая рассмешить ее, — Иванушка?!
Но Алену шутейный тон покоробил и, оскорбленно дернув подбородком, она вскрикнула:
— Убирайся! Тут тебе не цирк, понятно?
— А почему вы мне тыкаете? — На сей раз искренне изумился он и плюхнулся обратно на стул.
— Потому! — выдохнула она и с силой провела по волосам, будто успокаивая саму себя.
Он проследил за ее жестом мимолетным, бездумным взглядом. И почему-то перестал дышать. На секунду, на один миг, но услышал отчетливо, как пусто внутри него, как страшно тихо. Ни понять, ни осознать целиком это было невозможно. И заглохшее сердце, будто почувствовав, что дальше молчать нельзя, надавило на грудь, встопорщилось и поскакало, как прежде.
Тогда мелькнуло почти ликующее: «Она тоже волнуется!»
— Может, присядешь? — осторожно спросил он. Алена ощетинилась моментально, услышав издевку, которой и не было в помине.
— Что вы распоряжаетесь в моем доме, а? И так весь день коту под хвост из-за вас!
— Из-за меня?! Ну, да. Вообще, да. Но я же извинился. Он улыбнулся вдруг, но она на него не смотрела.
Уткнулась в окно и пробурчала оттуда:
— И шарфик не принесли. Мой любимый, между прочим. Все кувырком!
— Ну, простите меня! Найду я шарфик!
— Да идите вы к черту со своим шарфиком…
— Это ваш шарфик, — напомнил Кирилл.
— Как вы мне надоели!
— А я думал, мы друг другу нравимся.
Им овладело вдруг жутковатое веселье, когда точно не знаешь, почему смеешься, зато уверен, что скоро вместо смеха останется пустота. И полынная горечь во рту.
Ну, зачем, зачем?
Что ты тут сидишь, в который раз спросил у себя Кирилл.
И вдруг отчетливо понял. Словно кто-то подсказал, внятным, горячим шепотом: «Она волнует тебя».
Как-то странно волнует. Прикоснуться к ней вроде не хочется. Или хочется все-таки? Нет, не в этом дело.
На нее невозможно смотреть спокойно. И слушать ее тоже спокойно нельзя.
То и дело его прошибает электрическим разрядом, и не разберешь, злость это или восхищение.
Чем восхищаться-то, а?
Обычная девица. Нет, женщина. Но ведь — совершенно обыкновенная. Затюканная домашним хозяйством и мужем, охочим до богатства. Ребенок опять же. Кажется, она говорила, дочка. До самой себя давно нет дела, и руки не доходят, и времени жаль, и надежда кончилась. Крупными буквами на лбу: «Мне все равно!» Глаза можно спрятать за темные очки. Волосы запихать под шарфик. И юбку до колен, раз уж никак нельзя спрятаться целиком и полностью в скафандре! И осторожно топтаться на месте. Потому как шаг в сторону неизвестно к чему приведет.
