Вот и все. Ничего особенного.
Остальное он просто придумал.
Взгляд с робким ожиданием чуда. Детское лукавство веснушек. Беспокойный рот. Творог на завтрак, комедию на ужин. Одиночество пощечиной в тишине повседневных хлопот. Неверие. Доверчивость. Слабость зябких пальцев. Сила темных, внимательных глаз. Неразделенность случайной улыбки, неприкаянность беспричинных слез, слякотной лысой осенью — надежда на лето.
Ничего подобного. Очнись, ну же!
Ты просто чувствуешь себя виноватым, вот и наплел невесть что!
— Может быть, достаточно шуток на сегодня? — учительским тоном произнесла Алена. — Что вы расселись? Уходите.
— Конечно. Извините, — он суетливо вскочил и, едва не вихляя задницей, боком протиснулся в коридор.
Краем глаза уцепил молоток и нож на полочке. Озабоченно крякнул.
— А для кого эти штуки? — запоздало поинтересовался Кирилл.
— Будете шута горохового изображать, так и для вас сгодятся, — устало откликнулась она.
Он помрачнел, но не от ее тона, а — догадавшись.
— Вы ждали тех бандитов? Не бойтесь, они не придут больше.
— Откуда вам знать? — отмахнулась Алена.
— Я же говорю, Балашов уехал из города, а вы их интересовали только из-за него. И вообще, дело закрыто. Почти закрыто. Вас больше никто не побеспокоит.
Алена согласно кивнула. Это точно подмечено. Никто ее не побеспокоит. В первую очередь — он сам. Чудеса — странные, нелепые, страшные — кончились. Как он сказал? Дело закрыто…
Какое дело? Почему закрыто?
Меньше всего на свете она хотела думать о Балашове, но заставляла себя, чтобы не сверзнуться мыслями в бессмысленное и прекрасное ничто. В пустоту, никуда ни ведущую.
Значит, дело закрыто. Балашову ничего не грозит. И главное — Ташке тоже. Все хорошо. Все замечательно. Восхитительно и чудесно.
Еще как? Придумай, ты же филолог, ну!
— Всего доброго, — безыскусно попрощалась она.
Он молча кивнул, задев ее раздраженным взглядом. Злится, что пришел, поняла Алена. Сожалеет.
Когда он ушел, она села на кухне, уткнувшись в окно. Было видно, как в полумраке двора размашисто движется высокая фигура.
Богатырь. Илья Муромец просто, только коня не хватает. Впрочем, вот и он, железный да о четырех колесах. Пискнула сигнализация, уютно зажглись фары, и Алена проводила взглядом выезжающий со двора джип.
Она встала и подошла к зеркалу.
Очень хотелось влепить самой себе затрещину. А лучше — две. Может, полегчало бы и в голове прояснилось. Почему, почему она его выгнала? Неужели нельзя было просто поговорить? На один вечер забыть, что есть другая, настоящая жизнь, где богатыри с синим блестящим взглядом, на джипах, в свитере от «Армани» (да хоть от черта лысого!), устроенные, уверенные, не ведут разговоров с учительницей русского языка, рыжей и длинноносой. Если только, конечно, их дети не учатся у нее в классе!
Интересно, есть у него дети?
На вечер — на один лишь вечер! — даже об этом можно было забыть.
И вести неспешную беседу за чашечкой кофе. Болтать ни о чем, вспоминать первую — ах нет, уже вторую! — встречу, когда друг друга совершенно не поняли, а только орали.
Можно было подружиться. Хи-хи. Домами. Семьями.
Ну, или хотя бы обменяться телефонами и время от времени перезваниваться. «Как там мой шарфик? Не нашелся еще?» — «Увы! Такая утрата! Но я куплю тебе новый, хочешь?» Обычный треп. Почему бы и нет?
Почему бы и — да?
Когда это у нее было «да»? С ней не случается «да»! Ничего похожего на «да». Только «не знаю», «наверное» или «быть может». А потом все равно выясняется, что — не может, не может быть!
Как в анекдоте про поезда, шедшие навстречу друг другу. Шли они, шли, а не столкнулись. Потому что — не судьба.
Вот и ей — не судьба, стало быть. Так что лучше уж сразу: «Убирайся, пошел вон!» и все такое.
От звонка Алена машинально схватилась за молоток. Это уж точно амбалы. Хотя теперь — все равно.
Нет. Так нельзя. У нее Ташка, и все равно быть не может.
Стоп, а какие еще амбалы? Он же сказал, что все выяснилось и теперь никто ее не побеспокоит.
А если… если вернулся? И к бесу судьбу!
Молоток она отложить забыла, помчалась к двери, про глазок снова не подумала, вялыми, внезапно обессилевшими пальцами долго возилась с замком.
— Здрасте, — весело сказала девушка, обнаружившаяся на пороге.
И попятилась, оглядев Алену с ног до головы.
* * *
Чертов сосунок!
Он думает, что может играть с ним?! Потешаться взялся?!
Когда секретарша принесла записку от этого ублюдка, злость все-таки вырвалась из-под контроля, злость швырнула клочок бумажки этой дуре в лицо, злость расплескала кофе ему на брюки, злость — убийственная, сверхъестественная, бесконечная!
Он был взбешен.
«Если вам понадобится господин Балашов, позвоните…»
Что он себе позволяет, этот сопляк, этот молокосос, эта сволочь?! Или ему жить надоело?
Кое-как успокоился. Понял, что сопляк выиграл этот сет. Причем провел свою партию безукоризненно. Ничего теперь не поделаешь, он все правильно продумал — лезть на рожон и убирать Балашова, когда о нем все уже известно, было глупо. Проучить самого сопляка тоже пока не получится. Сладкое слово «пока» помогло прийти в себя окончательно.
Осталось выяснить, кто виноват и что делать сейчас.
Он позвонил. Сначала тем придуркам, что следили за Балашовым. Разговор был коротким. Теперь, когда он точно знал, что они — придурки, проворонившие все на свете, их дальнейшая судьба его нимало не интересовала. В качестве гонорара предлагалось пустить себе пулю в лоб немедленно, иначе это сделают другие, более квалифицированные специалисты.
Он не сомневался, что уже к вечеру обоих кретинов в городе не будет. Что и требовалось доказать. Совершенно ни к чему, чтобы эти кретины, выполняющие черную работу и не справившиеся с очередным ее этапом, теперь ошивались где-то поблизости.
Скатертью дорожка.
Потом он позвонил своей карманной красотке и разговаривал очень долго. Она была вовсе не дура, и сопротивлялась из последних сил, пока, наконец, не рассказала, какова ситуация на самом деле. Узнав, что Балашов уплыл буквально из-под носа, он снова впал в неистовство. И велел красавице явиться в офис получать заслуженную порку, а сам принялся раскидывать по кабинету бумажные катыши и даже пепельницей, случайно попавшейся под руку, запустил в стенку.
Вот до чего докатился!
Но это пока, пока.
Он возьмет себя в руки и непременно придумает страшную, мучительную, сногсшибательную месть. К черту Балашова! Он как был, так и остался пешкой, пусть считает, что ему повезло.
А вот с господином Паниным поговорим отдельно. Чуть позже, может быть, но разговор этот обязательно случится, вот тогда-то и посмотрим, кто смеется последним.
