Перед самым отъездом он усадил меня рядом с собой и начал по обыкновению наставлять. Маркус бывал в Америке и хотел втолковать мне разницу между расовыми предрассудками у нас и в Америке. В их основе лежат разные причины: у американцев комплекс вины порожден памятью о том, что они в недалеком прошлом причинили друг другу. В Англии же этот комплекс не связан с тем, что происходит и происходило внутри страны, – англичан мучает, что свои богатства они наживали за счет ограбления колоний. В тайниках подсознания афроамериканцев и сейчас живо воспоминание о рабстве. В Англии проявления расизма чаще всего встретишь в провинциальных городках, но даже там никогда не увидишь толпу черных, в которую полицейские целятся из пулеметов со словами: «Мы делаем, что хотим». Есть, конечно, исключения, но обычно в Англии люди с тобой приветливы, улыбаются в лицо, хотя наверняка многие у тебя за спиной говорят: «черная мразь, убирайся туда, откуда приехала». В Америке, говорил Маркус, расовая неприязнь проявляется гораздо более откровенно, нагло, прямо в лицо. Как будто только вчера черным было запрещено появляться в определенных местах, и все еще это помнят.
Лично мне американское отношение нравится больше. В нем меньше лицемерия. Но все-таки для меня было шоком, до какой степени цвет кожи еще имеет значение, особенно в бизнесе фотомоделей. Барбара каждый день посылала меня на десяток пробных съемок, так что первым делом в Нью-Йорке я изучила карту города, улицы, перекрестки, маршруты автобусов. Порой пройдешь под дождем кварталов десять, чтобы сэкономить плату за проезд, входишь по указанному адресу, показываешь альбом со своими фотографиями, а на тебя даже взглянуть не хотят. И ответ всегда один и тот же: «У вас слишком броская внешность». «Слишком броская», то есть слишком черная, слишком африканская. Я по природе не склонна к грубостям, конфликтам, но иногда мне хотелось встряхнуть моего обидчика, сказать ему: «Почему мои снимки ничего вам не говорят? Где ваши глаза, ваше воображение? Почему вы все слепы, когда глядите на черное лицо?»
Одна чернокожая девушка-модель показала мне письмо читательницы, опубликованное в журнале «Глэмор» еще в 1968 году, когда издатели осмелились первый раз поместить на обложке фотографию чернокожей модели. «Черное лицо безобразно, – писала возмущенная читательница. – Если я захочу посмотреть на черных, я куплю журнал «Эбони». Порой мне кажется, что с тех пор, в общем-то, ничего не изменилось. Один молодой человек во время съемки выдал мне буквально следующее: «Ты похожа на обезьяну, у тебя такие толстые губы». Я сказала об этом Барбаре, потому что она просила сообщать ей о каждой грубости. Барбара так отчитала его, что, думаю, он больше никогда с ней не будет работать.
Скоро я начала много сниматься, но и тут начались проблемы. Не потому, что мне не нравилось быть моделью. Съемки напоминали мне, как мы с Тути наряжались в мамины платья и разгуливали по дому, потешая всех своими ужимками. Но ничего хорошего не получалось. К своему удивлению, я столкнулась с тем, что люди, десятки лет работавшие в индустрии моды, не знают самых элементарных вещей о работе с черной моделью. Существует, наверное, не менее сорока оттенков черного цвета кожи, но почти никто из специалистов по макияжу об этом и не догадывается. На первых снимках мое лицо выходило серым от светлой пудры, и с тех пор я всегда ношу с собой «Наоми Симмз». Меня часто приглашали сниматься бесплатно, за право получить «кредит» от журнала – то есть оттиск для моего портфолио. Барбара очень советовала не пренебрегать этим, я продолжала сниматься, но мои фотографии, разумеется, никогда не появлялись на страницах журналов. А один раз ассистент фотографа подсыпал мне в питье наркотик. Меня вырвало, и во время съемки мне было так плохо, что на фотографиях я не походила на себя.
Потом меня впервые сняли специально для обложки… И опять неудача. Как раз в этом номере шла большая статья о знаменитом чернокожем спортсмене, и в редакции мне откровенно объяснили, что если еще и с обложки будет улыбаться черная девушка, то номер журнала может показаться читателям «чересчур черным». С ума сойти! Кто-нибудь когда-нибудь слыхал о «чересчур белом» журнале?
Невероятно, но факт: до Америки никто никогда не упрекал меня цветом кожи, а в Нью-Йорке я так или иначе сталкивалась с этим на каждом шагу. Например, я никак не могла понять, почему все считают само собой разумеющимся, что Маркус – черный: а какой же еще может быть у меня жених?
Каждый день, вернувшись домой, я горячо молила Бога, чтобы он послал мне удачу. Откуда еще было ждать помощи? Потом я садилась в кресло перед телевизором, писала письма Маркусу, или открывала альбом для эскизов и набрасывала фасоны платьев: вдохновение я черпала на улицах Нью-Йорка. По воскресеньям я обедала у Барбары вместе с другими девушками, у которых в этом городе тоже не было ни родных, ни друзей, а в понедельник утром выбиралась из постели и опять пускалась в путь по Нью-Йорку – на просмотры и в поисках работы.
На сердце у меня было неспокойно. Но беспокойство не было связано с работой. От маминых писем легче не становилось. Но ведь в ее письмах было всегда не больше четырех строк, писала она крупными буквами, которые выводила старательно, как ребенок. Все они были как одно: «Дорогая Эми. Ну как ты живешь? Мы по тебе скучаем. Тути вчера испекла пирог. На этом кончаю. Люблю. МАМА».
Я никогда раньше не получала от мамы писем и только сейчас поняла, что она едва умеет писать. Зато письма Маркуса были бесконечные. Он изучал в колледже предпринимательство, и собирался открыть фотоагентство – Джо будет одним из первых его клиентов. Но прежде чем пойти в какое-нибудь агентство и попросить работу даже в качестве ученика, он хотел сначала хорошенько изучить коммерцию.
Последние его письма были почти целиком о Лерое. Получилось очень глупо – я уехала за две недели до его возвращения. Я не видела старшего брата очень давно, несколько лет. Ему было уже почти девятнадцать. Маркус писал, что Лерой вернулся настоящим ямайцем с полным набором тамошних доблестей. Каждый вечер он уходил куда-то из дому, ни одного дня не провел с мамой. И очень скоро стал членом банды «Гроув». Маркус узнал об этом – он сам видел драку в Ладврок-гроув между парнями из «Гроув и Хакни». Откуда-то появился нож, и одного парня пырнули. Но это только цветочки. Маркус подозревал, что Лерой связался с еще худшей компанией – Ярди. С ними он познакомился на Ямайке; недавно они объявились в Лондоне и теперь торгуют наркотиками.
«Не рассказывай ничего маме», – писала я Маркусу, хотя и понимала, что она, должно быть, о многом догадывается. В конце каждого письма я спрашивала, может, мне вернуться домой, но Маркус всегда отвечал «не надо». Как бы мы ни скучали друг о друге, но раз уж я вступила на эту стезю, нельзя с нее сходить – вдруг мне все-таки повезет.
