Понять птицу действительно очень сложно, но стоило Макару озвучить её монолитную болтовню, и каждый звук встал на своё место, позволив различать слова и даже фиксировать паузы между ними.
— Боюсь, что с таким свидетелем нас поднимут на смех адвокаты Альбины. Но этот хохлатый избавил нас от лишней работы, — резонно заметил Мирон. — И кто такая тётя Нора?
— Сводная сестра Бориса Иннокентьевича. Элеонора. Мать Альбины. Близкие её называют Норой, — выудив из папки нужный лист, показала я.
С фотографии на нас в упор и не мигая смотрела суровая, властная женщина средних лет. Её тёмно-русые волосы были уложены в высокую прическу с закосом под аристократов самых голубых кровей. Маленькие злобные глазки смотрят с укором, нижняя, и без того тонкая, губа пренебрежительно поджата, а острый тонкий нос того и гляди сейчас проткнёт фотобумагу и выклюет мне глаза.
— Итого у нас две зацепки — попугай и таинственно мигрирующий с одной шеи на другую крестик, — подвёл итоги Мирон. — Милена, без Бориса мы будем копать очень долго, так что тебе снова придётся потревожить старика. Узнай всё о сестре, её семье и уточни, может, старик знает что-то про крестик. Возможно, имеется простое объяснение, как он попал от дочери Альбины к Тимуру, а мы тут головы ломаем.
Каждый из нас чувствовал сейчас мощный горячий прилив бодрящей энергии внутри. Такое бывает, только,
когда ты близко, очень близко к разгадке!
Но для суда будет недостаточно найденных нами косвенных улик и домыслов. Мирон прав — с пернатым свидетелем на плёнке нас освистают точно. Сейчас как никогда нужно докопаться до истины. От мотивов до пошагового плана преступников.
— Слушаюсь, сэр! Это мы с удовольствием! — довольно поглаживая едва заметный животик, с радостью согласилась я.
— Обжоры, — беззлобно ухмыльнулся Бес, будто читая мои мысли о вкусном царском обеде с немыслимым количеством блюд.
Нравится мне дед Борис, очень. И даже его весьма богатое полукриминальное прошлое, меня не настораживает и не отталкивает. В конце концов, все мы не без греха, даже мой отец и его партнёр Марк Москвин создали агентство, борющееся с преступностью, на очень и очень мутные средства. Что у одного, что у второго такие лихие годы позади… нам их переделки и не снились.
И, судя по широкой улыбке деда Бориса, встречающего меня на белокаменном крыльце, я ему тоже глубоко симпатична.
— Рад, что не забываешь старика, ангел мой! Проходи.
— Блинчики вашей кухарки Маруси забыть невозможно, — улыбнулась я, зардевшись не только от того, как мило меня называет дед Борис, мягко сжимая в морщинистых руках мои ладони. — Но я к вам по делу, Борис Иннокентьевич.
— Желаете свершить променад по саду или отобедать изволите? — уточнил Инокентич.
— Если разговоры о ваших родственниках не испортят вам аппетит, то мы, пожалуй, изволили бы отобедать, — лучезарно улыбаясь, по привычке опустила я ладонь на животик.
Одумавшись, руку я отдёрнула, но, кажется, для умудрённого опытом старого пройдохи мои жесты не остались незамеченными. В глазах старикам промелькнуло любопытство, а затем и левая бровь изогнулась, поднимаясь вверх. Как у Тимура — когда в его головёнке витают ироничные мысли. Фамильная черта у Царевых, что ли, такая?
Как я и предполагала, смена блюд за царским столом была как торжественном приёме у президента. Уплетая каре ягнёнка, чуть язык не проглотила, но вовремя вспомнила, что я не чревоугодничать сюда приехала.
— Борис Иннокентьевич, а в каких отношениях вы были со своей сводной сестрой на момент трагедии? — решила я начинать сразу с Элеоноры, рассчитывая, что пернатый всё запомнил правильно.
Инокентич застыл с приборами в руках, а затем их и вовсе отложил. Испортила-таки аппетит гостеприимному хозяину.
— Вы подозреваете Нору? — нахмурился дед.
— Расскажите мне о ваших с ней отношениях, — не стала я идти на поводу у Бориса.
Знаем мы эти ваши бизнесменско-бармалейские приёмчики — выудить кучу информации из собеседника, а самому сказать лишь то, что и так лежит на поверхности.
— Да… нечего особо рассказывать, ангел мой. Отец Элеоноры — мой отчим, происходил из интеллигентной семьи коренных москвичей. Порой эти два фактора порождают гремучую смесь. Я с мамой им были не ровня. Слишком простые, привыкшие к убогой дешёвой одежде и с характерными ущербными привычками бедняков. Так что… если в двух словах — я с Норой не сошелся сословиями. Она стыдилась меня, неотесанного оборванца. Жутко злилась и иногда поколачивала, если я выходил из своей комнаты. Когда у неё были друзья в гостях.
— А потом ирония судьбы поменяла вас местами? — догадалась я раньше, чем старик продолжил.
— Да, свет мой. Ирония и моё отчаянное стремление дотянуться до их уровня и заслужить любовь отчима и Норы. Молодой был, глупый, — подытожил дед Борис с лёгкой улыбкой на губах.
Но в этой улыбке было всё! И горечь его обиды на недо-родственников, и всепрощение. И мудрость прожитых лет, и то, что не под силу ни одному молодому человеку — умение наслаждаться жизнью сегодня. Сейчас.
Всего на секунду поймав этот умудрённый жизнью взгляд, я вдруг поняла, что и сама не умею самого простого — остановиться и прислушаться к себе. Всё время куда-то несусь, занимаюсь ежедневной рутинной работой. Кручусь, как бы сказал Бес: «Словно рыбка в унитазе».
— Давно вы с ними не виделись? Знаете, как сложилась судьба у Норы? У Альбины?
— Душа моя, мне кажется, вы не в том направлении работаете. Какой толк сейчас ворошить давно ушедшее прошлое, если у вас имеется главный свидетель трагедии — Тимур. Не проще ли пойти от обратного? Выяснить, как он оказался в приёмной семье в Эмиратах? Что он помнит о той жизни и о тех людях?
— Всё, что могли, уже выяснили, — нарочито тяжко вздохнула я. — Помнит многое, но толку нет. Жил в большой семье русских эмигрантов Якушевых. Знакома эта фамилия? — на всякий случай спросила я, хоть и была уверена, что этот пройдоха вытянул из Тимура не меньше нашего.
Борис, не задумываясь, отрицательно качнул головой, чем подтвердил мои подозрения.
— Ну вот, — повела я плечом. — Вы всё знаете сами. Обнаружили Тимура в аэропорту Рас-Эль-Хайм. По камерам удалось отследить, что привела его туда женщина, чья внешность была полностью скрыта под паранджой. Тимура взяли под опеку эти эмигранты. Жил в их семье, пока они не решили на нём заработать. Вот и всё. Как он попал в Рас-Эль-Хайм, неизвестно, кто была та женщина, тоже выяснить не удалось.
— Милена, ангел мой, так и в прошлом нашей семьи почти три десятилетия рылись лучшие сыщики. И тоже ничего выяснить не удалось, — закономерно развёл руками дед Борис, поднимаясь с резного деревянного царского стула.
Всё-таки обжорство плохо влияет на мозговую деятельность. Я уверена на сто процентов, что рыть нужно именно в сторону Норы и её семейства, но чётко сформулировать свою версию не могу. Возможно, это беременные гормоны путают мне все карты, а может, и тонна упавших в желудок яств. Хочется зевнуть, сладко потянуться и, свернувшись клубочком, поспать прямо на широком подоконнике, залитым солнечными лучами.
— Борис Иннокентьевич, я читала материалы дела. Рылись по большей части среди многочисленной тусовки друзей и знакомых молодой пары. У Норы ведь даже алиби не проверяли. Почему вы не допускаете мысль, что она может быть причастна к убийству вашего сына? Ведь, даже судя по вашему рассказу, вашей сводной сестре не чужда жестокость.
От моих слов дед изменился в лице. Его старческие морщины, казалось, в одно мгновенье стали глубже, взгляд печальнее. Но выхода у меня нет. Очень непросто расследовать убийство, не причиняя боли близким жертвы.
— Но… это ведь другое… — подняв на меня взгляд, пробормотал Борис.
И впервые в его взгляде — океан беспомощности и вся адская боль утраты.
— Борис Иннокентьевич, а вы помните серого попугая Лизы? — спросила я осторожно и, дождавшись кивка, продолжила: — На одной из записей опергруппы мы отчётливо смогли различить фразу: «Не стреляй, пожалуйста, тётя Нора! Нет, нет!..».
