покладая рук зарабатывал себе красный диплом, чтобы отец принял его в качестве жениха для его дочки.
– Это все детские мечты и фантазии. А мы в реальности живем. И тут не бывает такого, чтобы дочь сама решала за кого ей выходить замуж. Это же нонсенс. Современные реалии наступают на наши пятки, но наши семьи будут хранить традиции.
– Мы с тобой на разных языках говорим. И я вижу, что ты совершенно меня не понимаешь.
– А как тебя понять? Я не могу поддержать тебя в саморазрушении себя и своей жизни. Развод в семье Хуссейн и Аббас? Это позор, который не смыть веками. Одумайся, пока не поздно. Приди к мужу и попроси прощения. Таир любит тебя.
– Скажи, а ты осмелишься первой кинуть в меня камень, как того требует традиция наказания? – смотрю в ледяные глаза, боясь знать этот жестокий ответ, который написан на ее лице.
– Просто сделай так, чтобы все вернулось на свои места.
– Мне жаль, что ты потеряла не ту дочь, которой можно было бы гордиться и не бояться за свою драгоценную репутацию.
– Что ты такое говоришь? – ахает, прижимая ладони ко рту.
– То, что ты боишься.
– Я люблю тебя дочка.
– Верю. Но это до того момента, пока я не иду против правил и твоего с отцом слова. Избирательная любовь получается, мама. Потому что я вас люблю несмотря ни на что. но когда мне разбивают сердце отторжением за мое «я», я начинаю сомневаться, и к сожалению не в себе.
– Почему ты так упряма? Раньше я путала эту твою черту с чем-то другим. Мне казалось, это было не упрямство, а упорство. Почему ты изменилась?
– Я не менялась, я прятала себя за вековыми устоями, боялась быть непонятой вами. Хотя, по сути, не просила ничего из ряда вон выходящего.
Она смерила меня очередным взглядом, став снова той же госпожой Нехой Хуссейн.
– Ты права, – голос больше не был прежним, в него вмешалась сталь. – Мы говорим на разных языках. И пока ты не перестанешь считать себя правой, останешься в этом доме. А когда прилетит Таир, с ним будет говорить твой отец.
– Что? – она быстро выходит из комнаты и запирает ее с обратной стороны. – Нет, мама. Нет. Выпусти меня. Что ты творишь? Ты не имеешь права.
Шаги ее стали отдаляться, пока совсем не стихли.
Нужно позвонить.
Оборачиваюсь и понимаю, что моя сумка осталась внизу. Всевышний.
Подбегаю к двери начав тарабанить в нее, но с обратной стороны была звонкая и горькая тишина.
Я забыла про все лежа на кровати. Боль, любовь, переживания, какие-то чувства… Все стерлось в моем сознании перед моей дочерью и нашим с ней будущим. Я не боялась за себя, меня мучала мысль, что она останется без меня, а я без нее.
Они отнимут мою девочку, не посмотрят на ее слезы, мольбу… Они ее просто отнимут. Готова ли я ползти на коленях за Таиром ради нее?
Конечно, да. Но нужна ли ему эта благосклонность от меня вынужденная?
Тишина длилась вечность. Ни шагов, ни даже колебаний воздуха.
Стук сердца был оглушающим его и слушала. Сердца, которое непонятно зачем еще бьется.
А правда зачем?
Для кого?
Если я постоянно отдавала свою жизнь за других. Я ведь не ждала благодарности, я просто хотела понимания сейчас. Но не найти его в бетонных душах.
Пока лежала, время перебежало далеко за полдень. Уснула, но открывать глаза стало страшно, потому что я услышала не самый приятный мне голос.
Я взаперти. Один на один с ним.
Сажусь ближе к изголовью широкой кровати.
– Ты пошла ровно тем путем, который я и предполагал для тебя. Ты ни на что другое неспособна, сестренка.
Латиф мягко скользил по комнате, чем-то напоминая змея.
– Обзывай сколько пожелаешь. Я грязнее от этого не стану, потому что правду знаю.
– Правда, – усмехается, останавливаясь напротив меня. – Думаешь она кому-нибудь нужна? Люди видят именно то, что хотят.
– Это все несправедливо ко мне.
– А ты не ищи справедливость там, где ее просто не может быть.
Замолкаю, потому что видимо он тут очень даже прав.
– Знаешь сколько шагов по длине площадь Аль-Кутум?
– Нет, – отвечаю судорожно. Эта площадь смерти вызывает во мне ужас. Самый дичайший ужас из всех что можно испытывать.
– Триста семьдесят девять шагов. Раньше, считалось, что прогневавшая Всевышнего шармута выдержавшая весь ее путь, закидываемая камнями жителей города остается живой, значит ее можно если не простить, то не убивать точно.
От его слов похолодело внутри. Я понимала смысл, но боялась понять зачем мне их знать.
– Она не получала прежней жизни, но оставалась жива. Вот только была ли она рада такой жизни неизвестно, но я догадываюсь. Выдержишь Далия этот путь ты? Как думаешь?
– Это осталось далеко в прошлом. Не запугивай меня.
– Думаешь, что только насильники получают смерть от рук людей? Нет, сестра. Изменщицы не меньше получают.
Затравленно смотрю в его ужасные глаза, и словно стерся образ того Латифа, которого я знала с детства.
– Тебя ждет такая жизнь, проживая которую ты будешь мечтать о смерти.
– Вы словно гиены. Я же твоя сестра, почему ты так со мной, Латиф? Откуда столько ненависти?
– Глупая девчонка. Ты и твоя сестра. Та хотя бы не по своей воле сбила мои планы. Но вот ты. Я же сказал тебе взять себя в руки, – рычит точно зверь.
– О чем ты говоришь?
– Не твоего ума дело. Твоя задача вернуться в дом Таира и быть мелкой покладистой мышью.
– Этого не будет, – громко отвечаю, не знаю откуда появилась эта смелость. – Решение принято даже не мной, а мужем. С ним разговаривай.
– Что же ты так тупа, Далия? – проходится вдоль кровати и я отползаю в сторону другого ее конца, но он хватает меня за ногу и тянет к себе, а после цепляется за волосы подтянув мое лицо так, чтобы было видно.
Смотрит в глаза, а после замахнувшись бьет по щеке.
– Я что сказал? Забыла кого слушать должна? Стала феминисткой? Считаешь, что у тебя есть право дерзить и даже возражать брату?
В голове появляется резкая пульсирующая боль, а кожу жжет от удара. Но Латиы не успокаивается и давит на шею схватившись за нее сзади, упирая лицом в матрас.
– Я больше не принадлежу семье Хуссейн, я Аббас, и ты не имеешь…
Снова сжимает пальцы, и я вою от боли, но моего крика не слышно. Он утопает в
