Время идёт, жизнь меняется, но что-то остаётся незыблемым. Шуша, чаще всего, звонит внезапно, и, конечно же, с шокирующим новостями. Хорошо, что в этот раз за рулём муж.
— Слушаю тебя, счастливая жительница Средиземноморского побережья, — да, я готовилась.
— Шпулька, надеюсь, ты там сидишь и не ешь. У меня сногсшибательная новость, если что, я предупредила. Мы с Марко приглашаем ваше семейство на торжество по случаю нашей свадьбы, которое состоится в апреле следующего года на Кипре. Готовьте паспорта и платья. Артём пусть не забудет панамку на свою многомудрую голову. Подробности вышлю вотсапом. А пока удивляйтесь и морально настраивайтесь! Целую и до встречи!
Вот уже перед нами замаячил условно-гостеприимный древний русский город, а я всё ещё сидела, широко раскрыв глаза, и рукой поддерживала отпавшую челюсть. Вот это Шуша зажгла! Это прямо всем новостям новость! Ну, и выездной отпуск к морю всей семьёй внезапно нарисовался, а то мы никак не могли решить — ехать в Тунис летом или на Шри-Ланку зимой. Получается ни вашим, ни нашим, как обычно. Но, да ладно. Теперь вопрос в подарке. Надеюсь, в инструкциях будет и об этом.
А пока — впереди показалось здание городской администрации, пора мне приходить в рабочее состояние из обалдевшего.
Убираем вязание, достаём из закромов наглость, стервозность и пофигизм.
Грядёт очередная эпическая битва с бюрократией и чиновниками. Но участвовать в ней из-за широкой спины любезного супруга, прикрываясь резолюцией, добытой в Администрации Президента, можно вполне успешно. Артём, конечно, ржёт надо мной, ибо я заранее запасаюсь аргументами и готовлю альтернативные способы воздействия, но мне так спокойнее. Я привыкла, что у меня всегда есть планы: основной и резервный. И еще один аварийный — на всякий случай.
Я теперь действую, как хочу.
И плевать мне, что скажут или подумают чужие люди.
87. Эпилог. Ульяна. Сентябрь год спустя. Псков. 18+
Чья была идея заночевать в местной гостинице, а не мчать сквозь темень позднего вечера ещё триста километров до дома — теперь и не вспомню.
Нам достаточно быстро попалось нечто камерное, чистенькое и тихое, спасибо навигатору. В нём ещё и ужин подавали, вот это прямо повезло.
— В такой дали от всех столиц, но какой сервис, а, Тём?! — радостно сбросила осточертевшие за день туфли и с восторгом затопала по короткому густому ворсу ковра, покрывавшего весь пол кроме санузла и маленького пятачка у порога.
Артём, повесив куртку на крючок и пристроив на тумбу портфель с документами и ноутом, хмыкнул:
— Ещё бы, это же номер для новобрачных. Самый приличный здесь. Ужин с шампанским и свечами входит в стоимость.
— Ого, в таких местах мы с тобой ещё не жили, да, милый? Хоть и двадцать один год женаты… — настроение в предвкушении долго сна на кровати, а не в машине, было замечательным. Даже хихикалось беззлобно.
— Так поживём ещё, какие наши годы? — муж незаметно нагнал меня на середине комнаты, внезапно подхватил на руки, закружил. Я не думала в этот момент, о том, что толстая. Да и про минувший сложный и утомительный день тоже. Нет. Я хваталась за его шею и плечи и хохотала. А потом мы упали на огромное низкое ложе. Прямо на рассыпанные по белому покрывалу алые и бордовые лепестки роз. И продолжили хохотать уже вместе, отплёвываясь от всего этого романтического великолепия.
И вдруг резко как-то стало не до смеха: стукнулись лбами, зацепились взглядами, сплелись руками и ногами. Жаром плеснуло, как в бане из таза окатило: с головы до пят мгновенно.
Что? Соблазнительное неглиже, свежая и благоухающая после душа кожа? Серьёзно?
Мятый брючный костюм (ладно хоть пиджак в прихожей остался), офисная блуза (за день такое пережила, что ей одна дорога — в стирку). Никаких специальных чарующих и завлекающих аксессуаров. Любимый в парадной рубашке и полуразвязанном галстуке набекрень.
За день сложных переговоров оба по сто раз взмокли, пропылились, а прёт нас, как много лет назад. Кроет так, что руки не разжать. Я в его спину вцепилась, как утопающая, а на моей попе явно синяки будут отпечатком узнаваемой ладони.
— Пусти, Конфетка, на секунду, я побреюсь, — прохрипел Тём в губы.
— Спятил? — рыкнула, переворачиваясь и садясь на него сверху, чтобы все мысли о побеге отсечь. — Я тебя сейчас пустить могу только внутрь…
— О, да! — он дёргает мою несчастную блузку наверх и отшвыривает прочь. — Хочу туда с твоего выступления в Администрации. Как ты их уделала, моя девочка. Моя!
Артём внезапно низко рычит, тянет меня к себе, прижимает ладонями за спину и попу, кусает в шею, а потом ведёт влажную дорожку поцелуями к плечу, сворачивает вниз к груди, и я задыхаюсь. От нежного прикосновения языка к ареоле сквозь прозрачную ткань лифа. Нежность после столь яростного нападения такая пронзительная, что я с трудом различаю окружающую обстановку сквозь пелену слёз.
— Детка моя, любимая, — стонет муж, повалив на кровать и стаскивая с меня брюки и бельё. Я могу только послушно выгибаться в его руках и всхлипывать. Через мгновение я оказываюсь на этом огромном ложе одна. Артём спрыгивает с кровати, срывает через голову галстук и рубашку, стаскивает брюки и носки, при этом его взгляд жжёт меня так, что я не чувствую прохлады номера. Веду рукой по груди, а мне кажется, что кожа под ладонью горит. Второй рукой глажу бедро и там тоже печёт.
— Да, милая, — пальцы мужа ложатся на мои сверху, а сам он оказывается на постели рядом. — Покажи мне, как тебе нравится.
От Тёминого шёпота на ухо меня трясёт. Я как будто проваливаюсь в жаркое марево, в котором ничего не вижу. Слышу только Артёма, чувствую только нас: покалывание невероятно чувствительной кожи везде; заполошное сердцебиение, одно на двоих, стучащее у меня в ушах; свистящее дыхание, моё? Горячий и влажный язык, рисующий за ухом и на шее невероятно сложные узоры. Я оказываюсь спелёната и заперта в его объятьях. Но я не пленница, нет. Я максимально защищена и могу делать что пожелаю. Жар и дрожь внутри меня усиливаются, пока я веду руками: одной подхватывая грудь снизу и слегка сжимая её, другой по бедру выше. В самый центр нервного напряжения, влажности и скрытого огня.
Кажется, это пламя выплёскивается из меня в громком стоне, когда вместе с моими пальцами внутрь погружаются и его. Я кричу. Кричу и трясусь всем телом, захлёбываясь слезами и невероятным счастьем, под его страстный шёпот:
— Вот так. Так, девочка моя. Гори, да. Ещё!
И я горю.
Горю так, как никогда, извиваюсь в его руках, шепчу что-то невразумительное, целую всё, что попадается губам под его хриплые стоны и сильные, глубокие рывки. Дрожу при его погружении резкими толчками куда-то в самый центр меня. Вибрирую и хаотично сжимаюсь. Вздрагиваю всем телом, изгибаюсь, лишь бы быть ближе. Проникнуть в него, раствориться, слиться.
И взорваться. Как никогда прежде. До мгновенной слепоты и глухоты. До остановки дыхания и судороги в ногах.
И слёз. Очищающих, излечивающих, успокаивающих, приносящих, наконец, долгожданный мир душе и телу.
Тём переворачивается на спину, укладывает мою голову себе на грудь, прижимает ладонью ухо и бормочет:
— Сожгла меня, ведьма. Спалила к хренам. Чуть не сдох, бл*.
Утираюсь краем одеяла, которым муж нас накрыл. Всхлипываю и гордо сиплю:
— Да, я такая. Бойся меня.
— Какая ни есть, да вся моя. Помни, Уля! — требовательно поднимает за подбородок. В глазах ни смешинки.
— Ты моя: и злобная вредная ведьма, и ласковая нежная кошка, и страстная смелая детка. Вся. Вся моя. Всегда, — долго выдыхает в губы и касается поцелуем, как запечатывает.
Ну, тогда я молчу. Всё понятно. Чего выступать-то, правда?
Хотя.
— Как тебе Троицкий Собор?
Долгая дрожащая тишина. А потом муж резко переворачивается и накрывает меня своим телом, жёстко фиксирует лицо ладонями и, глядя в глаза, рычит:
— Да, Уля? Да?
Ну, как бы…
