— Невыносимо? — участливо сжала я ладонь Марты, и та всё-таки скуксилась, а солёная слеза скатилась по ее щеке.
— Я не могу, Ник. Всё, запас прочности кончился. Я с ума сойду жить в этом городе, зная, что Стафеев с другой. Дарит ей свою любовь, пока я подыхаю от безответных чувств. И я совершенно не понимаю, как с ними бороться, учитывая, что он ещё столько месяцев будет мелькать перед моими глазами на учёбе. У меня просто поедет крыша или я позорно приползу к нему сама, умоляя дать мне хоть что-то, хоть что-нибудь, чтобы остаться на плаву. Я же потом сама себя за это сожру с потрохами...
— Нам нужен мир без мужиков, — криво улыбнулась я и покачала головой.
— Только вот где такой взять, а?
Мы ещё какое-то время просидели в кофейне, поскоблили ложками остатки пены на донышке чашек, погрустили о каждая своём, о вечном, а потом встали и снова пошли домой, в свой маленький мир, ограниченный бетонными стенами, из-за которых неслышно наших слёз.
Да только стоило нам подняться на наш этаж, как мы обе стремительно выпали в глубокий астрал. Потому что на ступенях рядом с входной дверью сидел не кто иной, как Стафеев. Сидел и смотрел на Марту так проникновенно, что даже у меня сердце защемило, настолько весь его образ сквозил капитуляцией.
— Что ты опять притащился сюда? — прошипела Максимовская, а сама руку к груди прижала, туда, где за рёбрами всё скулило и выло от тоски.
Пару секунд молчания растянулись в вечность. Воздух раскалился и начал потрескивать от напряжения. А затем славно гром среди ясного неба прозвучали слова Фёдора, в которых заключалось всё, о чём просила моя подруга. И на что надеялась.
— Я пришёл, Марта.
— Ч-что? — охнула она, а я явственно увидела, как дрожит её подбородок.
— Я пришёл, — повторил Стафеев. — К тебе. Насовсем.
— А как же Аня?
— Она в прошлом. Веришь?
Невыносимое мгновение. Колючее, но прекрасное. Такое, когда два любящих сердца наконец-то врезаются друг в друга на бешеной скорости, но не разбиваются на тысячи кровавых осколков, а становятся единым целым.
Марте повезло. И я на её месте не посмела бы больше судьбе воровать время наедине с тем, кто был для меня целым миром.
— Пойду, пожалуй, — кивнула я, но, кажется, меня никто не слышал.
Достала ключ и открыла дверь, а затем закрыла её за своей спиной, где Фёдор и Марта стояли и всё ещё жрали друг друга голодным взглядом. В это мгновение в их вселенной не существовало более никого, кроме них самих.
— Почему? — услышала я через дверь голос подруги.
— Потому что я люблю тебя, Максимовская.
Жалобный всхлип.
— По-настоящему, понимаешь?
— Федь, не надо так шутить...
— А ты меня любишь, Марта?
— Люблю... о боже...
Дальше подслушивать за чужим счастьем я не посмела. Ушла к себе в комнату. Легла на кровать, накрылась подушкой с головой.
И заплакала.
От зависти!
И тоски!
Потому что мне тоже хотелось, чтобы ко мне пришли. Насовсем!
Вот только, кажется, Вероника Истомина родилась на этот свет с каким-то внутренним дефектом, таким ужасным и противоестественным, что даже родная мать не смогла проникнуться к ней хоть сколько-нибудь тёплым чувством. И теперь она была одна, совершенно одна. Никому не нужная. Никому, кроме себя самой в этом огромном мире, где каждый хочет любви, но, увы, по-настоящему умеет лишь ненавидеть.
Вздрогнула. Отёрла с пылающих щёк солёную влагу и посмотрела на телефон, который вдруг завопил на моём рабочем столе. Глянула — номер незнакомый. Брать не стала. А вдруг это опять Янковские или Мирзоевы мне денег хотят всучить?
Вот только аноним всё никак не успокаивался и продолжал снова и снова маниакально набирать мой номер.
«А вдруг это он?» — промелькнуло у меня в голове шальной пулей. И я тут же приняла вызов, считая себя беспросветной идиоткой.
— Алло?
— Вера? — я едва ли узнала этот голос. Низкий, осипший, сухой и покрытый толстым слоем пепла. А ещё пьяный. В умат.
Я не слышала его три с половиной года и искренне верила, что так и будет по меньшей мире навсегда.
— Говори.
— Бабушка умерла.
— М-м, — прислушиваюсь к себе, но внутри у меня вакуум. Ничего не дрогнуло. Был человек, нет его — какая мне разница, если он мне совершенно чужой?
— Три месяца тому назад.
— Спасибо, что наконец-то сообщила.
— Не за что.
Молчание длиною в тысячи световых лет режет меня по давно затянувшимся ранам. Перед мысленным взором пролетают товарняком болезненные воспоминания моего прошлого, где я была обузой и девочкой для битья. Я всё помню. Я ничего не забыла. Я научилась отвечать взаимностью.
— Ну, как жизнь твоя, дочка? — мать успевает спросить это, прежде чем я положила трубку.
— Хорошо.
— Вот как? А что же ты тогда не звонишь маме, не благодаришь её за ту хорошую жизнь, что она тебе подарила, Вера? Ты должна...
На этом моменте меня взрывает. Просто разносит в щепки! Бам — и всё — в мясо! А вокруг полыхают пожары…
— Должна? — рычу я.
— Да, я твоя мать, я пожертвовала ради тебя всем! И ты теперь должна мне! Мне нужны деньги, Вера! Ты обязана помогать мне!
— Заткнись! — рубанула я.
— Что?
— Что слышала! Я ничего тебе не должна. И уж тем более ни к чему не обязана. Это ты трахалась без защиты с женатыми мужиками! Это ты меня зачала, а потом решила не избавляться и позволить мне родиться. Это только твоя ошибка! Твоё решение! Твоя вина, что ты просрала собственную жизнь! И я не появилась на этот свет, чтобы ты меня ненавидела. Ясно тебе? Я не для того родилась, чтобы исполнять твои желания и прислуживать тебе. Я не твоя собственность!
— Да как ты смеешь? Я твоя мать!
— Ты лишь биоматериал. Мамы любят, а не используют.
— Бесстыжая! Неблагодарная!
— Что посеешь, то и пожнёшь. Ты сеяла только ненависть, вот и собирай урожай.
— Я подам на алименты!
— Удачи!
— Тварь...
Я не дослушала эту словесную диарею. Скинула звонок. И заблокировала номер. Выдохнула.
Тело запоздало затрясло. Слёзы вновь покатились из глаз. Так обидно стало.
— Время обещало, что с ним больно не будет. Обмануло. Как и все...
Глава 39 – Ожоги
Вероника
«Я останусь у Феди. Не теряй меня».
«Ок».
«Я люблю тебя, Вероника».
«И я тоже люблю тебя, Марта».
Сюр.
Если бы кто-то сказал мне три с половиной года назад, что я полюблю своего злейшего врага, как родную сестру, то ужаснулась бы и покрутила пальцем у виска. А теперь вот. Максимовская — единственный человек на этой планете, которая отвечает взаимностью на мои чувства.
Вот только сейчас она перешла на новый уровень, тогда как я сама осталась позади. В мире одиночек, которые никому не нужны. Мне было грустно, но в то же время я невероятно была счастлива за подругу и то, что жестокая судьба нажралась её горем и решила наконец-то оставить в покое. Подарить шанс на счастье.
По квартире слонялась тенью. Давно уж ночь на дворе. В окнах горела бессонница кипящего города, а я с ним на одной волне. Пила очередную чашку пустого чая на кухне без света, наблюдая бездумно за игрой теней на стене. И грустила бесконечно, не зная, куда себя деть в этой стылой, пустой жизни, бегущей в никуда.
Басов уехал, а меня будто бы поставили на паузу. И в этой безумной точке невозврата мне оставалось лишь бесконечно барахтаться и задыхаться, не в силах что-либо изменить.
Заснула только в лучах рассветного солнца и то лишь под тихое бормотание телевизора. С ним меня не глушило осознание своей ненужности, не размазывало одиночество, не скручивало в морские узлы от воспоминаний прошлого, такого прогорклого и уродливого, что вновь захотелось расклеиться и поплакать.
А толку-то?
Этот мир не любил плакс. Жесть — вот его короткий девиз. Я это понимала ещё с того времени, как мать впервые потащила меня в её якобы чудо-творящую церковь, где каждую молитву слышит сам всесильный господь и помогает, если ты достаточно слёзно попросишь и прославишь его. Так вот — ни хрена! Даже если Бог и существует, то помогает лишь тем, кто что-то делает, а не просто бездумно набалтывает языком над свечкой, призывая к условной справедливости. Ибо не он куёт твоё будущее, а ты сам.
