— Договорились.
— А чтобы скрепить сделку… — Майя встала, повернулась к полкам, висевшим за ее спиной, достала резную деревянную шкатулку, открыла ее и вынула серебряную подвеску в виде звезды. В центр подвески был вставлен солнечный камень. — Она хранилась в моей семье… в нашей семье, — поправилась Майя, — с тех пор, как мы поселились здесь. Говорят, что та, которая была мной, выковала ее из упавшей звезды и сделала камень из солнечного луча. Я берегла ее для тебя.
— Майя…
Но Майя просто коснулась губами щеки Мака и надела цепочку ему на шею.
— Благословляю тебя, кузен.
Хардинг нанес еще один визит Ивену Ремингтону. Его планы были окончательно определены, расписание разработано. Но он считал, что перед отъездом обязан снова увидеть Ремингтона.
Он чувствовал непонятное родство с этим человеком. Понимание этого пугало и одновременно возбуждало его. Конечно, Ремингтон был чудовищем. И тем не менее…
Разве не все таят в себе чудовищ? Разумные и культурные люди — к которым Хардинг относил и себя — просто сдерживали своих монстров.
Однако те, кто не делал ни того ни другого, кто потворствовал этим чудовищам, кормил и держал их наготове, странно притягивали его.
Хардинг говорил себе, что его регулярные посещения Ремингтона — это исследование. Бизнес. Но в глубине души ожидал их с болезненным трепетом.
«Все мы в одном шаге от ямы, — думал Хардинг, ожидая, когда его пропустят, и мысленно составляя набросок статьи. — Лишь изучая и наблюдая за теми, кто упал в нее, можно понять, что нас ждет по ту сторону безумия».
Хардинг вошел в комнату для свиданий и услышал щелчок запираемого замка. «Не этот ли звук провожает нас, падающих в пропасть? — мысленно написал он. — Лязганье засова, отнимающее надежду?»
На этот раз Ремингтон был без наручников. Хардингу уже говорили, что это является частью курса его лечения и реабилитации. Он не проявлял агрессивности к другим и не пытался повредить себе, при последних встречах был вполне вменяемым и сговорчивым.
Комната была маленькой и почти пустой. Стол, два стула. Хотя Ремингтон не был скован, но Хардинг слышал звяканье цепочки, прикрепленной к браслету на его правом запястье. В углу стоял третий стул, на котором сидел широкоплечий охранник с одутловатым лицом.
Видеокамеры фиксировали каждый звук и движение.
«Яма, — подумал Хардинг, — как ее ни называй, это место без всяких удобств и права на уединение».
— Мистер Ремингтон…
— Ивен. — Сегодня его вряд ли можно было назвать безумным. — После стольких визитов не имеет смысла соблюдать формальности. Я буду называть вас Джонатан. Знаете, Джонатан, вы единственный, кто приходит разговаривать со мной. Говорят, здесь была моя сестра. Но я ее не помню. Я помню вас.
Его голос был тихим, но удивительно звонким. Хардинг невольно вздрогнул, вспомнив, как выглядел Ремингтон во время первого посещения.
Теперь он все еще был худым, слишком бледным, с тусклыми волосами. Но если бы на Ремингтона надели костюм от модного дизайнера и переправили в Лос-Анджелес, знакомые решили бы, что он просто слишком много работал и переутомился.
— Хорошо выглядите, Ивен, — сказал Хардинг.
— Не лучшим образом, но нужно принимать во внимание обстоятельства. — На щеке Ремингтона задрожала какая-то жилка. — Мне нечего здесь делать. Во всем виноваты мои адвокаты. Но я уже разобрался с ними. Жалкие, ничтожные ублюдки. Я уволил их. Через неделю я жду пересмотра своего дела. А вслед за ним — освобождения.
— Понимаю.
— Вижу. — Ремингтон наклонился, потом посмотрел на объективы видеокамер. — Вижу, что понимаете. Я защищал себя и то, что принадлежит мне. — Его бесцветные глаза остановились на Хардинге, и в них мелькнуло что-то темное. — Меня предали и использовали. Здесь должны сидеть те, кто противостоял мне, а не я.
Хардинг не мог отвести взгляд, как зачарованный.
— Ваша бывшая жена? — спросил он.
— Моя жена, — поправил Ремингтон, а потом одними губами произнес: — «Пока смерть не разлучит нас…» Когда увидите Элен, скажите, что я думаю о ней, ладно?
— Простите, что?
— Вы не можете закончить начатое и получить то, что вам хочется, пока не встретитесь с ней и всеми остальными. — Ремингтон неторопливо кивнул, не сводя с Хардинга глаз, прозрачных, как вода. — У меня здесь много времени для раздумий. Мне нужно, чтобы кто-то напомнил ей, что я ничего не забыл. Нужен человек, который покажет им всем, что меня рано сбрасывать со счетов. Агент, если хотите.
— Мистер Ремингтон… Ивен… Я — репортер. Писатель.
— Я знаю, кто вы. И знаю, чего вы хотите. Славы, денег, признания. Уважения. Я знаю, как этого добиться. Это моя профессия. Вы хотите быть звездой, Джонатан. Я зажигаю звезды.
В его глазах снова что-то мелькнуло. Словно плавник акулы, разрезающий воду. Хардинг вздрогнул, но по-прежнему не смог отвернуться. По спине репортера бежали мурашки. Этот человек не отпускал его. Дыхание Хардинга участилось, грудь сдавило.
— Я собираюсь написать книгу.
— Да, да. Важную книгу. Вы скажете в ней то, что нужно сказать, и закончите ее так, как должно. Я хочу, чтобы они были наказаны. — Он протянул свободную руку и коснулся влажных пальцев Хардинга. — Желаю им смерти.
Что-то щелкнуло в воздухе, зашипело, и охранник поднялся со стула.
— Никаких контактов.
— «Ведьма должна умереть. Ты убьешь ее», — неожиданно для себя произнес Хардинг и увидел злобную улыбку, вспыхнувшую на лице Ремингтона.
— Никаких физических контактов, — приказал охранник и шагнул к столу.
Но Ремингтон уже убрал ладонь.
— Прошу прощения. — Ремингтон отвернулся и опустил голову. — Я забыл. Я только хотел пожать ему руку. Он приходит ко мне. И разговаривает со мной.
— Мы только попрощались. — Собственный голос показался Хардингу вялым и безжизненным, он шел откуда-то со стороны, как будто не принадлежал ему. — Я уезжаю в командировку и какое-то время не смогу посещать его. Мне нужно идти. — Хардинг с трудом поднялся. У него разламывались виски.
Ивен снова пристально посмотрел на него:
— Еще увидимся.
— Да, конечно.
Ремингтон опустил голову и послушно пошел к себе в палату. В его душе расцвела Черная радость, напоминавшая зловонный цветок. Он сделал открытие: безумие — это тоже магия.
Хардинг плыл на остров Трех Сестер и тщетно пытался вспомнить подробности своего визита к Ремингтону. Это выводило его из себя. Признак был скверный. Память на подробности — хлеб репортера. Но события, происшедшие всего восемь часов назад, затянуло плотной пеленой тумана.
Он не помнил, о чем они говорили. Помнил только внезапный приступ острой головной боли. Хардингу было так плохо, что пришлось лечь на переднем сиденье машины и дождаться, когда пройдут озноб, боль и тошнота. Только после этого он сумел сесть за руль.
