— Что-о?!
— Что слышала! Мне плевать на твоих детей, мне плевать на тебя, я лишь хотел потрахаться в свое удовольствие! Но для этого подойдет и гостиничная шлюха, так что в твоих услугах я не нуждаюсь!
Она закрыла лицо ладонями.
— Олег. Олег, я не то хотела сказать.
— Именно это! Знаешь, я и сам так думал. Мы ведь славно проводили время, да? За исключением того, что иногда я чувствовал себя жалким воришкой, а ты — ты как будто все время оглядывалась, так, Тина?
— Это происходит со всеми любовниками, — прошептала она. — Я ведь замужем, Олег, у меня…
— Я знаю, дети!
— Тогда зачем ты остался, черт тебя подери?! И дальше продолжать эти гребаные игры в прятки? Тебя это заводит, да? Запретный плод сладок?
Он кивнул.
— Я тоже думал об этом, да что толку, Тина? Тут можно голову сломать…
— А голова в этом деле мало помогает! — перебила она. — Зато другие части тела…
Он перегнулся через стол и, схватив ее за отвороты пиджака, больно встряхнул. Тина охнула.
— Ты что?!
— Я тебя ненавижу! Сколько можно врать?
— Это я тебя ненавижу, урод! Психопат! Пошел вон!
— Я уйду, — кивнул он, и внезапно успокоился, — я могу уйти, и ты можешь уйти, а потом мы снова будем обманывать самих себя, так?
— «Так?», — злобно передразнила она, — «так или не так?» Убери свои руки от меня! Выметайся отсюда, понял?!
Он быстро пересек комнату и хлопнул дверью. Тина всхлипнула, потом зарыдала в голос, смутно надеясь, что он стоит под дверью и сейчас обязательно вернется, измученный чувством вины.
Так и вышло. Однако вины он не испытывал. Только горечь и растерянность. Но он постарался скрыть их и заговорил спокойно:
— Ты меня выгнала из моего же номера. Не стыдно?
— А ты меня довел до слез. Извиняться будешь?
— И не подумаю.
— Тогда я пошла.
— Счастливо.
— И больше не звони мне.
— И не буду!
Подбоченясь, она ждала, пока он догадается уйти с дороги. Морозов как ни в чем не бывало насвистывал, прислонившись к двери.
— Ну и дурак! — восхитилась Тина.
— Я тебя люблю, — подтверждая диагноз, сказал он.
И обнял ее.
— Не говори глупостей, — устало проговорила она, — я не шестнадцатилетняя девочка, не нужно красивых слов, чтобы затащить меня в койку.
— Ох, ну какая же ты дура, — сокрушенно выдохнул он, прижав ее поплотней, — ну какая дура!
А потом он еще что-то говорил, в чем-то пытался убедить, — себя ли, ее? Она не слушала, окунувшись в его тепло, в его запах, позабыв значения слов, потому что его руки сказали ей все, что она хотела узнать.
И все, что узнать боялась.
Сибирское лето — оно как брызги шампанского. Ударяет в голову моментально, но все вокруг остается четким и свежим. Причудливый узор кружевной листвы, густой, нескончаемый аромат яблонь, сочность земли и перина облаков, где уютно дремлет розовощекий, круглолицый малыш по имени солнце.
Знойно без изнурительной духоты. Ярко без ослепительной немощи. Каждый штрих, каждый лепесток можно разглядеть, каждый луч почувствовать, не боясь ожогов.
Вот и закат…
— Любуешься?
Тина вздрогнула, выпустив из пальцев штору.
— Морозов, что ты вечно подкрадываешься?
— Брось, я же топаю, как медведь. Ты просто задумалась, — он подмигнул, — надеюсь, обо мне?
— О ком же еще, — вздохнула она, — Олег, может быть, ты все-таки переедешь?
А что ему оставалось? Переедет, никуда не денется. Не может же он позволить ей каждую неделю летать сюда, за тысячи километров!
Он сбежал в Бердск, впервые услышав от нее «я так не могу больше», сбежал, не увидев другого выхода. Быть может, потому что его и не было. Они не могли остановиться, не могли! И тогда он решил, что их спасет расстояние.
Ведь это так просто, так правильно — разжать руки и выпустить ее, измученную битвой с самой собой. Выкинуть вон ключи от потайной комнаты, в которой никогда — никогда! — нельзя поднять шторы или зажечь свет. Только сидеть вдвоем в сумерках.
Они угнетали, эти прекрасные, немыслимые, бесконечные сумерки.
И он уехал, чтобы дать ей возможность очнуться на рассвете. Он знал, что ей не захочется просыпаться, и его утро тоже не станет солнечным, но все равно придет день — ненужный, одинокий, бесцветный день. Он уехал. Чтобы спустя несколько часов открыть ей дверь своего дома.
— Нет, Морозов, — сказала она тогда, — нет, я и так не могу!
Замкнутый круг. Банальный, порочный, безжалостный, — и ни капли сожаления, что они снова оказались там, внутри него.
Только счастье.
И щепотка горечи.
Наверное, счастье — одно из блюд, вкус которых без этой щепотки не распробовать.
Она стала перелетной птицей. Он занялся продажей дома, чтобы насовсем перебраться в Москву.
— Долго еще, Олег?
— Я думаю, к июлю все закончу. Митька нашел мне квартиру на ВДНХ…
Она рассмеялась и прижалась к нему. Квартира на ВДНХ — это, конечно, прекрасно. А вот если бы… Если бы у них был свой дом, свой собственный, где можно зажечь свет и распахнуть настежь окна?
Он старался не думать об этом. Она думала. Потому что все зависело от нее, вот в чем дело. Значит, ей опять нужно быть сильной, а она не хотела! Она не железная, правда! Она не может все время решать за всех!
И все-таки приходилось думать.
Мужу она причинит боль, матери она принесет разочарование, детей она заставит страдать. У нее нет на это прав, у нее нет на это сил, а он — что же он, не видит, что ли?!
Он видел. И знал, что его ждет. Они будут встречаться, когда выпадет возможность. Скрежеща зубами от бешенства и тоски, он станет ждать ее в квартирке на ВДНХ. Давясь враньем, она станет выбираться из дома или с работы.
Обычная история.
Вон трепыхается на ветру бирка — «любовники».
— Ты закончил? — Тина подняла голову.
Олег писал новый роман, каждый новый кусок которого она с жадностью проглатывала. Словно пыталась найти невысказанную вслух надежду.
А еще они ссорились. И орали друг на друга: «Переключи эту дребедень!», «Зачем ты снова покрошила зелень, я не козел, чтобы щипать травку!», «Не разбрасывай повсюду свои носки!»
Иногда сцеплялись не на жизнь, а на смерть, увлекшись случайным спором о методах воспитания детей.
— Ребенка вообще не нужно воспитывать! — кричала Тина. — Ему нужна только любовь, понимаешь, только любовь! И свобода действий, потому что он такой же человек, как мы!
— Значит, пусть переходит дорогу на красный свет?! — возмущался Морозов. — Значит, пусть играет со спичками и ест руками?!
— О! Да что ж ты такой тупой! Правила — это правила, это как десять заповедей!
— Стало быть, кое-что ребенку нужно объяснять? Кое-чему учить? Кое-что запрещать?!
