Ханна, — порывается он ко мне, но я останавливаю его, выставив вперед руку.
Не надо, Маттиас, просто разойдемся как цивилизованные люди, не устраивая ненужных сцен.
Он виновато опускает свою черноволосую голову, смотрит в пол.
Давай я тебя хотя бы провожу, — переминается он с ноги на ногу, и я вдруг обращаю внимание на его тапочки… Да это ж те самые пушистики, которые я сама купила ему не так давно! Вот почему у Маттиаса был такой перепуганный вид при виде их, и вот почему из десятка других я купила именно эти тапочки — наверное, подсознательно помнила, как видела их на муже в предыдущий раз.
В прошлый раз на тебе тоже были эти тапочки? — спрашиваю я с улыбкой, чем привожу обоих в состояние крайнего изумления.
Я… я не знаю… наверное, — лепечет мой герой-любовник. — А какое это имеет отношение..
Да никакого, просто любопытно. — Потом в последний раз окидываю взглядом маленькую прихожую нового Маттиасова дома и добавляю: — А провожать меня не надо… еще простудишься ненароком, а у тебя скоро любовница рожает. Поздравляю, папочка!
Иду по узкому тротуару, прочь от дома под номером двадцать один, в почти блаженном полузабытьи. На душе так легко, что еще чуть-чуть и взлечу… Странное состояние, и я знаю ему название — это покой. Иррациональный душевный покой, рождающий на губах счастливую полуулыбку, а в ногах — жажду движения. И я иду… Пересекаю перекресток за перекрестком, улицу за улицей, мысли сменяют одна другую, и вот уже день начинает гаснуть, загораются фонари. Меня приводит в чувства звонок моего сотового (не первый, как мне кажется):
Мам, ты где? — слышу взволнованный голос Мелиссы. — Почему не отвечаешь на звонки? Я волновалась.
Я их не слышала, извини, — отзываюсь я так невозмутимо, что дочь сразу же настораживается. Так и вижу, как она нервно морщит свой маленький носик.
С тобой все в порядке? — спрашивает она снова. — У тебя странный голос… — секунду молчит и добавляет: — Это как-то связано с папой?
Ты хочешь знать, не связано ли это с тем фактом, что у него есть другая женщина?
За то время, что в трубке повисает гробовое молчание, я, мне кажется, могла бы досчитать до пятидесяти. Даже шороха не слыхать…
Так ты знаешь, — наконец звенит ее голосок.
Знаю. А как давно знаешь об этом ты? — любопытствую я не без упрека.
Мелисса вздыхает:
Узнала за пару дней до аварии, — отвечает она глухим голосом, — видела как они целовались в машине.
А мне почему не сказала?
Сказала! — восклицает та в телефонную трубку. — В тот же день тебе все и выложила… Ты просто не помнишь.
О, — такого я действительно не ожидала. Значит вот как я узнала об измене Маттиаса — от собственной дочери. — Понятно.
Ты была сама не своя, когда я тебе сказала, — продолжает Мелисса. — Сначала не хотела мне верить, а потом плакала… Ты много плакала, мам, я тогда пожалела, что обо всем тебе рассказала. Уж лучше бы молчала, — она на секунду замолкает. — А потом ты пошла в «Адскую колесницу» и тебе там сказали, что отец уже несколько месяцев, как там не работает и адрес его подружки назвали тоже. Вот ты и поехали к ней тем утром… Прости.
Осмыслить все это не так-то просто, но я держу себя в руках…
Ничего, милая, — улыбаюсь я в телефонную трубку. — Мне кажется, я им задала в тот день жару — надолго запомнят. — И добавляю: — Его подружка беременна…
Сама не знаю, зачем это говорю — просто вылетело слово-«воробей», назад не поймаешь.
Мам, Марк тоже об этом знает, — вдруг говорит мне Мелисса, никак не отреагировав на мои слова.
Я догадалась. И как давно?
Он узнал в день твоего пробуждения…
Мы снова молчим. Я вдруг ощущаю себя обессиленной и мешком падаю на лавочку на остановке. Ноги стынут. Темнеет. Бросаю взгляд на автобусное расписание…
Мам, так где ты все-таки? — беспокоится Мелисса. — Уже темнеет.
Я называю остановку.
Не волнуйся, дождусь автобуса и приеду, — успокаиваю я дочку — Со мной все хорошо. Я отключаюсь.
И уже собираюсь было нажать на отбой, когда Мелисса говорит мне:
Мам, без него нам будет лучше. Я точно знаю.
Я улыбаюсь: твои слова да Богу б в уши…
Я скоро буду, милая. До встречи!
Автобус будет только через сорок минут, и я начинаю усиленно топать ногами, пытаясь не дать себе замерзнуть. Осеннее солнце коварно: стоит ему закатиться за горизонт, как холод так и щиплет тебя за голую кожу.
… А в голове — Марков портрет, тот самый, что я подарила Веронике… И зачем я только это сделала? Глупая, глупая… влюбленная Ханна…
Замерзла? — слышу вдруг звук знакомого голоса и стремительно поворачиваю голову в его направлении.
Марк! — выдыхаю я так удивленно, что его приветливая улыбка становится еще шире.
Ждала кого-то другого? — тихо посмеивается он, привычным жестом откидывая волосы с лица. Люблю, когда он так делает… Я вообще… люблю… его.
Я ждала автобус… — Ох уж мне эта фрау Ридель со своими иносказаниями!
Моя машина за углом, — Марк протягивает руки и сжимает мои холодные пальцы, — едва нашел парковочное место. Пошли, пока меня не оштрафовали!
Марк…
Да? — он подносит мои руки к губам и начинает согревать их своим дыханием, при этом смотрит на меня исподлобья… с веселым блеском в глазах. Такое чувство, что не было ни нашей недельной разлуки, ни моего категоричного «нам больше нельзя видеться».
Марк… — Сердце так громко бьется о ребра, что я даже опасаюсь за собственное благополучие.
Да, Ханна?
Марк… — Я больше не могу противиться силе собственного желания и подаюсь вперед, ныряя в серо-голубые озера Марковых глаз и в его… мягкие губы, прильнувшие ко мне с нежной настойчивостью — поначалу, а потом — с голодным остервенением.
Невероятно… Восхитительно… Непередаваемо… Лучше, чем я могла только вообразить!
Марк…
Ханна.
Марк, я хочу сказать…
Я знаю.
Что ты знаешь?
Я знаю, что ты хочешь мне сказать.
Ты не можешь этого знать, — шепчу я совсем тихо. — Возможно, ты ошибаешься.
Он проводит рукой по моим растрепавшимся волосам — от нежности у меня замирает сердце.
