— Я собиралась выйти покурить.
Рука сама ныряет в сумку и выуживает оттуда пачку, чтобы показать её Матвею. Уходить не хочется, но я просто, чёрт возьми, не знаю, что ещё сказать. Он всегда говорил больше, чем я, заполняя любые паузы. Но сейчас тоже молчит.
— Ну, я пойду. — Качнувшись в сторону выхода, делаю первый шаг.
— Я тоже перекурю с тобой, — неожиданно произносит он, опуская руку в карман.
Сердце делает странный кульбит, перемещаясь к горлу. Именно там сейчас ощущается барабанящее биение пульса.
— Ты же вроде бросал, — с шутливым укором замечаю я, пока мы вдвоём прокладываем путь к выходу.
— Не смог, — коротко парирует Матвей, придерживая для меня дверь.
Здесь тоже ничего не изменилось. Его манеры.
На крыльце почти так же оживлённо, как в зале: курящих на мероприятии десятилетия хоть отбавляй. Я зажимаю сигарету губами, чуть резче, чем нужно, чиркаю ребристым колёсиком зажигалки — чтобы не дрожали пальцы — и только потом замечаю перед собой второй огонёк. Ну конечно, я поторопилась. Матвей ведь всегда ухаживает.
— У меня своя, — улыбаюсь я не без смущения, глядя, как он гасит пламя и прячет зажигалку в карман.
— И сигареты тоже свои, — замечает Матвей без улыбки.
Затягивается и, сощурившись, оглядывает моё лицо. Сейчас всего час дня — очень светло. Углубившиеся морщинки в уголках моих глаз не скроет ни один консилер.
— У меня в офисе никто не курит, — отшучиваюсь я. — Мне пришлось начать покупать.
Я выпускаю дым в сторону, тщетно пытаясь найти в нём успокоение. Говорят, никотин расслабляет. Нет, ни хрена. Боже, да что мы как дети малые! Ведь не чужие же. Столько всего было. А спустя два года разговор ведём о сигаретах.
— Как ты, Матвей? Расскажи. Как успехи на работе? Чем живёшь?
Он глубоко затягивается, несколько раз постукивает пальцем по фильтру, потом смотрит на меня.
— Много работаю, но мне нравится. У Сергея Витальевича есть чему поучиться. Но ты и сама это знаешь. Слышал, ты работала на него.
Я киваю.
— Было дело.
— Сдал на права недавно.
— Вот как? Машину купил?
— Нет ещё. Пока не уверен, что она мне нужна.
Узел в солнечном сплетении завязывается ещё туже. Матвей всё такой же. Плевать он хотел на общепринятые образцы успеха.
— Ну а ты? — поднимает он губы в улыбке. — Как Питер? Встретила мужчину?
Пальцы непроизвольно дёргаются так, что едва не переламывают сигарету пополам. Не знаю, в чём дело. Это простой вопрос. Тон и улыбка Матвея — они доброжелательные.
Поэтому. Именно поэтому.
— Питер хорош по-своему…
— Поймала! — слышится звонкий женский голос с крыльца.
Мы оба на него оборачиваемся. По ступеням поднимается девушка. Стройная, в модном приталенном платье. На вид ровесница Матвея. Сияющие миндалевидные глаза, пухлый рот, лаковая кожа.
Поднявшись, она по-свойски кладёт руку ему на плечо и касается губами скулы.
— Я опоздала немного.
Повернувшись, смотрит на меня:
— Здравствуйте. Я Вера.
— Стелла, — представляюсь я.
— Ты докурил? — продолжает она, в ту же секунду обо мне забывая. — Жаль, я на Гумбольдта не успела. Там же Милохин сейчас выступает? Уже должно начаться. Пойдём?
Матвей выкидывает окурок в урну и смотрит на меня:
— Ещё увидимся, Стелла.
Я киваю:
— Конечно. Сегодня ведь только первый день.
Под весёлое щебетание той, что представилась Верой, они скрываются за дверью. Я затягиваюсь снова. Сигарета, истлевшая до основания, дерёт горло. Выбросив окурок, я рывками всасываю воздух в попытке избавиться от прогорклого едкого вкуса. Не удаётся. С каждой новой секундой лёгкие распирает и саднит всё сильнее.
46
Стелла
После конференции я уезжаю с ночёвкой к маме, как и обещала. До полуночи мы разговариваем на её кухне в окружении многочисленных баночек со специями, белоснежных вафельных полотенец, накрывающих ароматную выпечку, и вазочек с конфетами и вареньем. Всё вокруг такое предельно обжитое — не то что моя кухня в питерской квартире. Сладкое и мучное я не люблю, поэтому стол обычно пустует, а в готовке обхожусь самыми простыми блюдами из мультиварки. Вместо чайника у меня кофемашина.
— Ты ещё заедешь, Стеллусь? — спрашивает мама, следя за тем, как я ковыряю утренний омлет, приготовленный специально для меня. Никто в семье его больше не ест. — После конференции?
— Не буду обещать, мам. Сегодня последний день. Возможно, потом придётся пообщаться с отдельными людьми в более неформальной обстановке.
— А-а-а… — понимающе и одновременно разочарованно тянет сама. — Ну хорошо. У тебя самолёт во сколько обратно?
— Так же утром. Переночую у себя, чтобы тебя не дёргать, и утром вызову такси в аэропорт.
Мама, кажется, хочет возразить, но потом, будто передумав, обходит стол и обнимает меня со спины.
— Так хочу, чтобы ты счастлива была, дочь, — шепчет она, прижимаясь губами к моей макушке.
Я накрываю её суховатую ладонь своей и мягко поглаживаю.
— Я знаю, мам. У меня всё хорошо. Чтобы ты не волновалась, попрошу Дениса меня встретить.
— Присмотрись к нему, — подхватывает она. — Сама же говорила, что умный и образованный.
Я молча усмехаюсь. Да, говорила. Когда мы обсуждали наше с ним партнёрство.
— Неудачный брак сильно ранит, это я по себе знаю, — вдруг начинает тараторить мама. — Но это не конец света, Стелл. На меня посмотри. А ты ещё такая молодая у меня, такая красивая. У Романа дети появились, и у тебя будут.
Мне почему-то становится ещё смешнее. Бедная моя мама. Она уверена, что я раздавлена неудавшимся браком и отсутствием детей.
Моя одержимость материнством прошла. За два года было время многое переосмыслить. Я по-прежнему хочу стать матерью, но это желание перестало быть навязчивым. Сначала хочется стать счастливой, а остальное потом. Вот так. Дети не спасение от одиночества. Дети — это когда тебе есть что безвозмездно отдать. Всё по порядку. Но яйцеклетки я всё же заморозила.
Мы с мамой повторно обнимаемся в прихожей, задерживаясь в объятиях друг друга чуть дольше. С появлением Евгения у неё останется меньше времени, чтобы меня навещать, и хочется как-то компенсировать будущую разлуку.
— Я позвоню, как прилечу, — обещаю, обернувшись в дверях. — Береги себя, ладно?
* * *
Второй день конференции ощущается более блёклым, чем первый. То ли Гумбольдт задал слишком высокую планку, то ли прошёл эффект новизны. В перерыве между выступлениями я много общаюсь со старыми знакомыми — здесь их более чем достаточно. Несколько раз вижу Матвея. Он всегда не один: то стоит с Голдобиным, то разговаривает с кем-то из гостей. Но он, конечно, меня видел. И знает, что я тоже видела его.
— Ну и как тебе сегодняшнее действо, Стелла Андреевна? — раздаётся справа знакомый звучный голос.
Вздрогнув от неожиданности, я поворачиваюсь. Был бы это мультик — потёрла бы глаза.
— Здравствуйте, Сергей Витальевич, — здороваюсь с запинкой, начиная теряться под пристальным взглядом бывшего наставника. — Рада вас видеть. Перелёт однозначно этого действа стоил.
— Да, ты же теперь в Санкт-Петербурге обитаешь. Уломал тебя Аркаша. — Густые тёмные брови Голдобина с иронией приподнимаются. — Ну или ты его уломала.
Я слишком поражена происходящим, чтобы пытаться отыскать скрытый смысл в его последней фразе. Голдобин подошёл ко мне сам. И кажется, пытается шутить.
— Это был взаимовыгодный переезд, — стараясь не перегибать с благоговением и подобострастием, отвечаю я.
Нечаянно смотрю поверх его плеча и встречаюсь глазами с наблюдающим за нами Матвеем. Быстро возвращаю взгляд к Голдобину:
— А вы? Как вижу, не изменяете традиции саморазвития.
— А я тебе что всегда говорил? Сначала саморазвитие — необходимость, потом — твоя ответственность.
Я с улыбкой киваю:
— Помню.
— Фамилию свою вернула или мужа оставила? — неожиданно спрашивает Голдобин.
