– Мама с утра по дому возилась, а вторую половину дня летала по торговым центрам. Вернулась с кипой детских вещей и с головной болью. Папа сказал, что они идут ее лечить, – поясняет Маринка спокойно, перекладывая по столешнице еще какие-то контейнеры.
Я хмыкаю, но, честно говоря, подмывает конкретно так усмехнуться. Нравится мне то, что в семье Чарушиных нормальная близость – не тайна за семью печатями, но и не разврат напоказ, как у моих извращуг. Наверное, этот их подход – золотая середина. Хочу, чтобы у нас с Маринкой было так же.
– Девчонки в городе. Вернутся только на выходные, – добавляет она и принимается нарезать налистники на порционные куски.
Мать вашу, у меня на них триггер. А все Чары с Лизкой вина.
Когда моя ядовитая кобра печет их для меня, будто божьей благодатью меня окутывает. Я счастлив! Я так счастлив, что она меня любит, что аж дыхание перехватывает.
Пользуюсь случаем, чтобы прижаться сзади и зафиксировать Маринку у столешницы.
– Даня… – порывается возмутиться.
– Стой, – требую приглушенно. Она и замирает, позволяя мне привычно скользнуть ладонями ей на живот и утробно заурчать от довольства. Похрен, насколько дико это звучит. – Мелкая снова подросла. Смотри, какой шар, Марин, – забравшись ей под майку, очерчиваю пальцами небольшую округлую выпуклость. – Свернулась там моя малыха. Пригрелась и растет.
– Даня… – какой-то смущенный смешок выдает. Тоже сейчас нередко своими эмоциями удивляет. Иногда она такая милая, что меня прям моментально штырит на плотскую любовь. – Это не малыха, а килограмм винограда, который я съела, пока тебя ждала.
– Да ну, расскажешь, Марин, – не верю я. – Никогда у тебя после еды не появлялся живот, а точишь ты всегда – дай Боже.
– Это я много ем? Я? – таки отталкивает меня, чтобы развернуться.
Со смехом ловлю ее обратно и целую. Так целую, что какую-то хрень со столешницы на пол смахиваем. Чарушина судорожно сминает в кулаки мою футболку, я всю ее стискиваю. Особенно несдержанно впиваюсь пальцами в задницу.
– Ты скучал по мне? – тарахтит Маринка запыханно.
– Спрашиваешь… – толкаю так же задушенно.
– Тогда почему ты так долго? Где был? Чем занимался?
Теряюсь только потому, что не ожидал такого шквала вопросов. Не привык отчитываться. И, честно говоря, не знаю, что должен сказать, чтобы не попасть со своими ответами впросак. Всю правду я ведь ей не могу выдать.
– Встречался с пацанами, Марин, – прикидываю на ходу, кто где мог быть. Выбираю самый оптимальный вариант: – То есть только с Жорой. Немного перетерли по пустякам. По безалкоголке[6] бахнули. Потом заезжал проведать Ингрид.
Чарушина… Она такая хитрая, что я понять не могу: верит мне или не очень. Вроде как да, иначе бы на словах не смолчала и разложила меня. И вместе с тем взгляд ее вызывает тотальные сомнения.
Я уже слегка нервно хапаю воздух и лихорадочно соображаю, что ей еще задвинуть, как вдруг она совершенно неожиданно меняет тему:
– Я знаю, как забрать Ингрид.
– И как?
– Нужно с твоим отцом сделку заключить. Ты ему – лакомый кусок своего наследства. Он – на тебя опекунство над Ингрид.
Едва Маринка это озвучивает, первым делом напрягаюсь.
– Откуда знаешь про наследство и про то, что мой папаша спит и видит, чтобы урвать хоть что-нибудь?
– Ты мне сам рассказывал. В Крыму, – быстро отражает она.
И краснеет. Я слегка теряюсь, потому что хочу слизать этот румянец с ее кожи незамедлительно. Но у нас серьезный разговор, а я все-таки не самое тупое животное.
– Да, – киваю. – Рассказывал.
– Надо обдумать, как предложить так... – тянет Маринка.
– …чтобы он не смог отказаться, – заканчиваю за нее я.
– Вот!
Улыбается. Сияет.
Я заторможенно моргаю. Во рту вдруг резко пересыхает. И вообще… Качает изнутри.
– Ладно, Дань… Давай ужинать, а то все остынет.
Пока едим, толком не разговариваем. Мои мысли летают вокруг заданной темы, а Маринка, как ни странно, тоже молчит. Только наблюдает за мной – чувствую ее внимание практически непрерывно.
После ужина же тянет меня во двор, несмотря на то, что время действительно позднее.
– Идем, Дань… Сентябрьские ночи особенные! Уже не душно, и еще не холодно. Сплошное удовольствие! Подышим свежим воздухом!
– Да, – соглашаюсь я, когда уже в темноту детской площадки ступаем. По телу отчего-то проносится дрожь. И по тому, как следом вздрагивает Маринка, кажется, будто током от меня к ней перебегает. – Я, хм, предпочел бы более продуктивное времяпровождение, чем просто дышать… – приглушаю голос совсем до шепота. Маринка тихонько взвизгивает и хихикает, когда ловлю ее в кольцо и зажимаю у дерева. – Хочется дышать поверхностно и часто… Хочется, чтобы ты стонала, перерабатывая беспрецедентное количество кислорода…
– Даня… – уже шумно захватывает воздух.
– Я тебя одну, Марин.
– И я… Люблю тебя одного, Данечка!
45
Одна моя.
© Даниил Шатохин
– Давай я встречусь с твоим отцом, – подкидывает Чаруша в одно утро как бы между прочим.
Я только из душа. Кожа дышит прохладой и свежестью. Но с этим предложением меня вмиг окутывает липким жаром.
– С ума сошла? – выдавливаю сипло. Стискивая зубы, прекращаю дышать. В груди все стынет. Кроме сердца. Оно с грохотом вмазывается в ребра. Пока смотрю на сидящую за столом Маринку, не моргаю. Она тоже не двигается. Только лениво маячит из стороны в сторону ярко-розовыми перьями. Пару секунд уплывает, прежде чем я соображаю, что это наконечник долбаной ручки, и трясет она ею над какой-то тетрадкой. – Даже дышать он в твою сторону не будет, – высекаю жестко. Скидывая полотенце, шагаю в гардеробную. Замерев у полок, выталкиваю еще более грубо: – Сам все улажу.
Улавливая, как Марина прочищает горло, готовлюсь к каким-то возражениям. Но время уходит, а слова так и не поражают центр моего головного мозга.
«Обиделась, что ли?» – эта мысль моментально гасит все очаги возгорания.
Так и не взяв трусы, выхожу обратно. Хмурюсь чисто на остатке, потому как иду к Чарушиной с разительно другими эмоциями. Медленно и осторожно. Обнаружив ее спокойно царапающей что-то в тетради, планомерно перевожу дыхание.
– Марин… – толкаю инстинктивно, нерешительно преодолевая расстояние. Она не реагирует. Продолжает писать, пока не склоняюсь, чтобы прижаться губами к шее. Тогда вздрагивает и выдает какой-то глухой звук. Я громко и хрипло выталкиваю воздух. – Просто будь умницей. Слушайся меня. Я все решу.
– Все?
– Обещаю.
Ее вопрос звучит так же объемно, как и мой ответ.
– Ладно.
Совершаю резкий глубокий вдох и только после этого осознаю, что полноценно не функционировал. Надышавшись, меняю не только тон, но и весь внутренний настрой.
– Что ты тут пишешь? – усмехаясь, дергаю за одну из двух кос, которые Маринка с утра пораньше заплетала.
– Просто пишу, – бормочет она, не поднимая взгляда.
Не знаю, как другие женщины, а моя кобра сама по себе очень прикольная. Интересно наблюдать за ней в течение двадцати четырех часов. Все-таки она охренеть какая самодостаточная личность. Теперь я понимаю, что все те разы, когда Маринка подбивала меня на какие-то рисковые мероприятия, не скука ею руководила, а определенный просчет. Потому как скучно ей в принципе не бывает. Она сама себя отлично развлекает. Иногда кажется, что даже обо мне забывает. Тихо напевая одну и ту же монотонную песню, которую я сам успел выучить наизусть, неторопливо копошиться по своим тетрадкам, что-то строчит в них, шепотом счет ведет. Потом вдруг все прячет и принимается за чисто девчачьи дела: вертит что-то на голове, красится, покрывает лаком ногти, мажется какими-то кремами, примеряет вещи, просто бесцельно крутится перед зеркалом.
– Дай почитать, – тяну за край самого большого блокнота.
Маринка тут же прихлопывает его к столу ладонью.
