не говорю, Диего открывает глаза и смотрит на меня.
— Стукачи — это суки, которые заканчивают жизнь в канавах.
— Что, черт возьми, означает эта тарабарщина?
— Это значит, прижми эту маленькую сучку и узнай.
Я фыркаю. — Тебе придется придумать что-нибудь получше.
Он делает паузу, затем говорит: — Это место превратилось в исповедальню. Люди думают, что у тебя амнезия, у них изо рта льется всякое странное дерьмо. Каждый хочет рассказать тебе историю. Совсем как ты, когда зашел.
Я понимаю это мгновенно, и моя кровь начинает закипать. — Ставрос заключил сделку с Декланом.
— Просто чтобы ты знал, это была идея не Деклана. Твой парень предложил. Бросил тебя прямо под автобус, не моргнув глазом. Холодный, как змея.
— В чем заключалась сделка?
— Не волнуйся, из этого ничего не вышло. Я позволю Ставросу рассказать тебе подробности, но суть в том, что не оставляй это пирожное наедине со своим столовым серебром. Он будет звенеть, как колокольчик на ветру, когда выйдет за дверь.
— Зачем ты мне это рассказываешь? Даже если это правда, какая тебе от этого польза?
— Эх, ты неплохо обращался со мной, когда я была в той клетке. Дал мне небольшой отпуск. Немного времени подумать о моем будущем. Плюс, в конечном итоге, ты спас мне жизнь. Как ты сказал, с твоей стороны было бы умнее позволить мне сгореть, но ты этого не сделал.
Я прищуриваюсь, глядя на него. До меня доходит, что этот парень умнее, чем кажется.
— Ты знал, что я приду, не так ли? Когда ты устроил тот пожар, ты знал, что я появлюсь, чтобы попытаться вытащить тебя.
Его улыбка слабая. Его глаза прищуриваются.
— Не принимай это на свой счет, но кем бы ни был твой друг Малек, которого ты упомянул, он был прав, когда говорил, что женщины делают мужчину мягким. Я видел это слишком много раз, с корешами еще более жесткими, чем ты. Когда мужчина начинает получать действительно хорошую киску, такую, которая меняет жизнь, он не может вспомнить, из-за чего раньше все время так бесился. Звучит знакомо?
Я не отвечаю.
Диего больше не говорит.
Я действительно ненавижу, когда другие люди правы.
35
Maл
Когда я возвращаюсь в хижину за несколько часов до рассвета, льет как из ведра.
Я стою перед входной дверью в темноте, упершись руками по обе стороны от косяка и опустив голову, и пытаюсь немного остыть.
С каждой милей, которую я приближался, мне становилось все труднее не давить ногой на газ.
Она — самый мощный магнит, притягивающий меня домой.
С того момента, как я уехал, я не думал ни о чем другом. Во время поездок на машине, полетов на самолете и встреч, во время вонзания ножа для колки льда в череп человека. Ее лицо все время было у меня перед глазами. Парящее там. Преследуя меня.
Это то, что я чувствую. Преследуемый.
Она призрак, который поселился в моей голове и не покидает ее.
Милое, болтливое, сводящее с ума маленькое привидение. Которая бросает мне тызов на каждом шагу и видит во мне лучшее, даже когда я кричу на нее, что она не должна.
Особенно когда я кричу.
Я никогда не встречал женщину, которую хотел бы душить, защищать, кричать на нее, лелеять, драться с ней и трахать, и все это одновременно. Это безумие. Это расстраивает. Хуже всего то, что это вызывает притыкание.
Я нахожусь во власти мощной зависимости, от которой я не могу избавиться, что бы я ни делал. Никакие отрицания, ярость или торг не помогут мне выбраться из этого.
От этой моей навязчивой идеи нет реабилитации.
Выхода тоже нет.
Это просто факт: без моей дозы я сойду с ума.
Я перевожу дыхание, поднимаю сумку с того места, где бросил ее у своих ног, и открываю дверь.
В хижине темно, если не считать потухающего огня. Темно и тепло, тихо и неподвижно. Я стою там мгновение, вдыхая воздух, наполненный ее ароматом.
Даже ее запах возбуждает.
Я слышал, что естественный запах женской кожи описывается как сладкий или цветочный, или как что-то уличное, например, солнце или дождь. Но Райли пахнет по-другому. На земле нет еды, цветов или конфет, которые могли бы описать её.
Я тоже не могу это описать, кроме как сказать, что от нее пахнет домом.
И это уже настоящая катастрофа. Я знаю, что это так. Все это дело целиком. Она, я, то, что мы делаем вместе. Если я еще этого не знал, то короткое время разлуки с ней доказало это.
На этот раз, поскольку я уже попробовал ее на вкус, пребывание вдали от нее сводило меня с ума.
Мы музыканты на палубе "Титаника", пребывающие в блаженном неведении, играя на своих скрипках, не зная что прямо за углом находится гигантский гребаный айсберг.
Во всяком случае, один из нас ничего не знает. Но она доберется до спасательной шлюпки. А я все еще буду играть на скрипке, когда корабль пойдет ко дну.
То, что начиналось как месть, превратилось в нечто гораздо более опасное. То, что, вероятно, прикончит меня.
Хуже всего то, что мне даже все равно.
Она вошла в мою жизнь в тот момент, когда я думал, что у меня ничего не осталось, и наполнила каждое темное, пустое пространство солнечным светом.
Глупый, яркий, ужасный солнечный свет, который я чертовски ненавижу.
За исключением того, что я больше этого не делаю.
Сейчас все, чего я хочу, — это лечь обнаженной на солнце и греться в целебном сиянии его лучей.
Черт. Я едва могу слушать себя. Я чертовски жалок.
Я медленно иду через комнату в спальню, мои шаги по полу бесшумны. За дверью спальни я снова останавливаюсь, чтобы собраться с духом.
Чертовски трудно не пнуть её ногой и не рухнуть внутрь.
Это почти невозможно.
— Maл?
Мое сердце. Господи, мое сердце. Этот голос. Такой мягкий и сладостный. Такой полный надежды.
Она там, проснулась в моей постели, ждет меня. Она почувствовала меня, почувствовала мою энергию, как я всегда могу чувствовать ее. Это абсурдно, что мы можем чувствовать друг друга через закрытую дверь, но мы чувствуем.
Боже, мы, блядь, делаем это. У меня болит грудь от этого.
Я поворачиваю ручку и толкаю дверь, и вот она.
Сидит в постели. Натянула одеяло до подбородка.
Смотрит на меня так, словно я — причина всего происходящего.
Я бросаю сумку, пересекаю комнату, падаю на колени рядом с кроватью и притягиваю ее в свои объятия. Я зарываюсь лицом в ее шею и стону.
Она крепко, дрожа, обнимает меня в ответ.
Мы обнимаемся, пока дождь становится громче, барабаня по окнам и выбивая жалобную песню по
