друзей я его не припоминала.
– В самом что ни на есть прямом. Мы были знакомы с ней, кажется, лет сто назад. Жили по соседству на Красноармейской. Адель тогда было пятнадцать или около того. Девочка совсем. Скажу честно, – улыбка его сделалась рассеянной и мечтательной, – влюбился я в неё без памяти, как мальчишка. В первый раз. Я же серьёзный был такой, целеустремлённый, на уме только учёба, шахматы, нормы ГТО, далекоидущие планы. На девушек особо не засматривался. И тут вдруг… столько раз встречал её и не замечал, а потом как будто впервые увидел. Стыдился своей любви, конечно, скрывал ото всех. Семь лет у нас ведь разница, тогда это казалось очень много. Она ещё в школе училась, в старших классах, а я уже институт заканчивал.
Я прикинула в уме: маме было бы сейчас сорок четыре, а ему, значит, пятьдесят один. Выходит, никакой он не старик, просто седой весь. Да и приглядеться если – лицо у него хоть и худощавое, но не морщинистое.
– А после института я уехал, – продолжал Кравитц, – думал, так будет лучше. Забуду. Новую жизнь начну строить. Не забыл, конечно. Когда вернулся, в вашей квартире жили уже другие люди. Я искал, выяснял, ну и узнал, что Адель вышла замуж за твоего отца, а мать её умерла. Она же болела всё время, да?
– Не знаю, – пожала я плечами. – Сама я её не застала, и мама не любила вспоминать прошлое.
– Ну, может, потому что туго ей приходилось. Мать больна, а отца её не помню. Был ли он?
Я снова пожала плечами. Мама действительно никогда не рассказывала мне ни о своих родителях, ни о детстве, ни о юности. Только раз она обронила, что никогда и ни за что в нищете больше жить не станет. Я удивилась: разве она когда-то жила в нищете. На это она неожиданно зло сказала: «Нам соседи своё ненужное старьё отдавали из жалости. И мать брала их барахло, да ещё и в благодарностях расшаркивалась. А на школьный выпускной свой я не пошла, потому что нечего было надеть. Всё, не хочу даже вспоминать».
Только это я и знала о её детстве.
– Потом узнал, что у Адель родился ребёнок. Ты, как понимаю. Ну, я не то чтобы следил за ней, но интересовался. Думал, вдруг, а, может, и не думал ничего такого, а просто… В общем, когда узнал про дочь, понял, что всё, поезд ушёл… Больше уже не лез, не интересовался… С головой ушёл в работу.
– Мама погибла этой весной, – сообщила ему я.
– Да, я недавно об этом узнал, – улыбка его сразу поблекла. Он задумался, несколько минут молчал, потом как будто вспомнил, что я тут.
– Но ты так на неё похожа, просто одно лицо, – перешёл он на «ты». – Когда увидел тебя на форуме, я аж опешил. Глазам не мог поверить. Как будто столкнулся с прошлым. И на том видео на презентации ты ещё мелькнула…
Последнее он произнёс с усмешкой, и я вспыхнула. Посмотрела на него с укором – тактичные люди о таком ведь не напоминают, но увидела, что он вдруг помрачнел, на мгновение смежил веки, уголки его губ опустились.
– Потом вот я и узнал, что Адель уже нет…
Ему звонили на городской, на сотовый, звонили почти непрерывно – он не реагировал. Паузы между фразами становились всё чаще и продолжительнее.
– Ты уж извини, что я так разоткровенничался. Я же ни с кем и никогда об этом не говорил, вот впервые… Может, зря. А, может, наоборот, зря молчал.
Снова загудел его сотовый, но на этот раз он удосужился ответить. Извинился передо мной, отошёл к столу. Потом позвонил кому-то сам. О чём говорил – я не вслушивалась. Думала над его словами, переваривала услышанное. Разбередил он рану, вспоминать маму мне всегда больно. Но он и сам переживал, это видно.
Наконец он вернулся, снова извинился, присел.
– А как у тебя жизнь складывается? – спросил он.
Я в двух словах поведала, мол, живу, работаю, всё у меня замечательно.
– А кем работаешь?
– В пресс-службе, так что обещанное интервью будет очень кстати, – намекнула я.
Он вскинул в примирительном жесте руки.
– Я от своих слов и не отказываюсь. Спрашивай. Что хочешь, спрашивай, – улыбнулся он.
Ну, он сам вызвался…
– Почему вы отказываетесь заключать договор с «Мегатэком»?
– Так и знал, что ты это спросишь, – рассмеялся он.
Мы говорили ещё минут двадцать, я такую пылкую речь двинула в пользу отцовского завода, тот бы возгордился. Сыпала доводами, приводила убедительные цифры. Кравитц слушал внимательно, задавал вопросы даже. Потом ему понадобилось куда-то срочно ехать, но главное – он обещал мне то, чего так долго и безуспешно добивался отец.
– Завтра утром, после десяти, позвони мне, – он вручил визитку. – И вообще, если вдруг помощь какая-нибудь понадобится, обращайся.
Когда я вышла от него, было уже полшестого. Я достала сотовый, отключила режим полёта, и тут же посыпались эсэмэски: абонент такой-то звонил вам тогда-то… Может, перезвонить отцу или Соболеву? Рассказать им потрясающую весть?
Пару секунд я колебалась, но решила лично доставить такую новость и позвонила в службу такси.
Как я ни торопилась, но всё-таки не успела приехать до конца рабочего дня, пробки эти, чёрт бы их побрал.
Хотя… даже если бы и успела, разве это что-нибудь изменило бы? Ну, может, только Соболева застала бы на месте. И может, он бы мне рассказал тогда, что произошло, пока меня не было. Объяснил бы, с чего вдруг он пошёл к моему отцу и заявил, что уволится либо пусть тот увольняет меня.
Нет, не мог он выставить такой ультиматум, я же видела, как он смотрит на меня, как... Сердце в груди болезненно сжалось, будто от чужого ледяного прикосновения.
И всё равно не мог он так со мной поступить, твердила я себе. Не за что ему на меня злиться. Ничего плохого я ему не делала. Да вообще никому. Во всяком случае, уже давно. Да и просто – это же Соболев!
А вот Маринка меня обескуражила. Вместо того, чтобы толком рассказать, что случилось, она стала нести какую-то чушь. Оскорбительную чушь, между прочим. Это подруга называется?
Но кто меня попросту убил – это отец. «Отдай пропуск, ты уволена! Дома
