– О милая… – начала я. Но Полли унаследовала изрядную долю таланта своей матери отметать неприятное, и я сразу увидела, что мое выражение сочувствия неуместно и будет только ее раздражать, поэтому вскрикнула, в духе Рэдлеттов, указывая на два деревца камелий в цвету, которые стояли по бокам ее кровати.
– Их прислал Джефф Пэддингтон, – сказала она. – Признай же, Фанни, что он идеальный кавалер. Ты знаешь, моя медсестра была с его сестрой, когда рождались ее дети.
С кем только эта медсестра не была… Вероятно, они с Малышом несколько раз славно поболтали, подумала я, в первую ночь или две, когда Полли лежала в жару и им приходилось вместе ждать в соседней гардеробной. Пока я сидела с Полли, она то и дело заходила в комнату, то принося поднос, то забирая пустой кувшин, то принося еще цветов – под любым предлогом вмешиваясь в нашу беседу и добавляя к ней некоторое количество сплетен. Она с одного взгляда определила мое положение, а также поняла, что я для нее слишком мелкая рыбка, но была при этом сама любезность и выразила надежду, что я буду навещать Полли каждый день.
– Вам доводилось видеть в Оксфорде Джереми Чэддсли-Корбетта? – спросила она. – Он один из моих любимых младенцев.
Через некоторое время она пришла с пустыми руками, раскрасневшаяся и ошеломленная, если такое было возможно в ее случае, и объявила, что внизу находится леди Монтдор. Я почувствовала, что, хотя она с идеальным спокойствием уложила бы любого из нас в гроб, явление леди Монтдор подействовало даже на ее железные нервы. Полли тоже была на миг выведена из равновесия и произнесла слабым голосом:
– О! А мистер… я имею в виду моего… то есть я хочу сказать, Малыш там?
– Да, он сейчас с ней. Он просил узнать, хотите ли вы ее видеть… Если не хотите, леди Полли, я могу сказать, вполне правдиво, что вам тяжело принимать сегодня еще одного посетителя. Вам действительно не следует в первый же день…
– Я пойду, – сказала я, вставая.
– Нет, нет, нет, Фанни, не смей, дорогая! Я не уверена, что ее приму, но не хочу оставаться с ней наедине, сядь, пожалуйста.
В саду за окном послышались голоса.
– Подойди к окну, – попросила Полли. – Это они?
– Да, и Седрик тоже там, – сказала я, – они втроем обходят сад.
– Нет! Но я должна, должна увидеть Седрика. Сестра, будьте душкой, велите им сейчас же ко мне подняться.
– Послушайте, леди Полли, вам нельзя. И, пожалуйста, не взвинчивайте себя, вы должны избегать всякого волнения. Не может быть и речи о том, чтобы вам сегодня принимать постороннего человека – доктор Симпсон разрешил только близких родственников, по одному за раз. Полагаю, ваша матушка может быть допущена на несколько минут, если вы хотите ее видеть, но никто больше, и, уж конечно, не посторонний молодой человек.
– Я, пожалуй, повидаюсь с мамой, – сказала мне Полли, – а не то эта глупая распря будет длиться вечно. Кроме того, мне не терпится увидеть ее волосы и ноги. Но вот кого я действительно жажду увидеть, так это Седрика.
– Кажется, она в очень дружелюбном настроении, – заметила я, все еще глядя в окно, – смеется и болтает вовсю. Очень шикарная, в темно-синем платье и матросской шапочке. Малыш ведет себя чудесно. Я думала, он будет огорошен ее внешним видом, но он притворяется, что ничего не замечает, и все время смотрит на Седрика. Они прекрасно ладят.
Весьма дальновидно с его стороны, подумала я. Если он поладит с Седриком, то очень скоро наладит отношения и с леди Монтдор, а там, возможно, произойдет и небольшое видоизменение завещания лорда Монтдора.
– Я очень хочу увидеть матросскую шапочку, давайте скорее разрубим этот гордиев узел. Ладно, сестра, попросите ее подняться. Нет, подождите… дайте мне сначала гребень и зеркало, будьте добры. Продолжай комментировать, Фанни.
– Так, Седрик и Малыш очень увлеченно общаются. Я думаю, Малыш любуется костюмом Седрика, это что-то вроде грубого голубого твида, очень красивый, с алым кантом. Ну, так, как он любит.
– Я прямо вижу это, – сказала Полли, расчесывая волосы.
Мне не очень хотелось говорить, что леди Монтдор в это время заглядывала через стену церковного кладбища на могилу своей золовки. Малыш и Седрик оставили ее там и брели вместе к кованым железным воротам, ведущим в огород, смеясь, болтая и жестикулируя.
– Продолжай, – потребовала Полли, – не молчи, Фанни.
– Вот медсестра, она подплывает к твоей матери, которая буквально лучится… Они обе сияют… никогда не видела таких улыбок. Господи, как сестра наслаждается! Вот они идут. Твоя мать выглядит очень счастливой, а я чувствую себя очень сентиментальной, видно, как она по тебе скучала, да-да, в глубине души, все это время.
– Вздор, – фыркнула Полли, но вид у нее был довольный.
– Дорогая, я чувствую, что буду здесь лишней. Позволь мне улизнуть через гардеробную Малыша.
– О, ни в коем случае, Фанни. Ты меня огорчишь, если так поступишь… Я настаиваю на том, чтобы ты осталась… Не могу находиться с ней наедине, как бы она ни улыбалась.
Возможно, ей, как и мне, пришло в голову, что широкая улыбка леди Монтдор, вероятнее всего, померкнет при виде дочери в почти не изменившейся комнате леди Патриции, в той самой постели, где леди Патриция испустила последний вздох, и что ее отвращение к поступку Полли обретет новую остроту. Даже я находила эту ситуацию довольно неприглядной, пока к ней не привыкла. Но повышенная чувствительность никогда не входила в число слабостей леди Монтдор, и вдобавок великое пламя счастья, что разжег в ее сердце Седрик, уже давно выжгло все эмоции, которые не были напрямую с ним связаны. Он был теперь единственным в мире человеком, который имел для нее какое-то значение.
Так что широкая улыбка не погасла, леди Монтдор излучала решительное благодушие и поцеловала сначала Полли, а потом меня. Она обвела глазами комнату и сказала:
– Ты передвинула туалетный столик, так гораздо лучше, больше света. Прелестные цветы, дорогая, эти камелии – можно я сорву одну для петлицы Седрика? О, они от Пэддингтона, не так ли? Бедный Джеффри, боюсь у него небольшая мания величия, я ни разу не гостила у него после того, как он получил наследство. Его отец был совершенно другим, очаровательный человек, наш большой друг, его также очень любил король Эдуард. И, конечно, Лоэлия Пэддингтон была восхитительна – люди вставали на стулья, чтобы ими полюбоваться. Так, значит, бедный малютка умер. Полагаю, это и к лучшему: детей сейчас так дорого содержать…
Сестра, которая вернулась в комнату как раз в тот момент, когда прозвучала эта реплика, схватилась за сердце и чуть не упала в обморок. Это было нечто, о чем ей предстояло рассказать своим следующим пациентам. Никогда за все время работы не доводилось ей слышать таких слов от матери, обращенных к единственной дочери. Но Полли, взиравшая на мать с открытым ртом, вбиравшая в себя каждую деталь ее нового облика, осталась совершенно равнодушной к неучтивой реплике. Это было слишком типично для мировоззрения леди Монтдор, и поэтому тот, кто был воспитан ею, не находил в этих словах ничего странного или огорчительного. В любом случае, я сомневаюсь, что Полли сама придавала большое значение смерти ребенка. В какой-то степени она напоминала мне корову, чьего теленка забрали сразу после рождения и которая не осознает своей потери.
– Какая жалость, что ты не могла прийти на бал, Фанни, – продолжала леди Монтдор. – Хотя бы только на полчаса, чтобы взглянуть. Это было воистину прекрасно! Множество парижских друзей Седрика приехали на бал в самых поразительных нарядах, и должна сказать, хотя никогда не любила французов, что они показались мне по-настоящему культурными и ценящими то, что для них делают. Они все признали, что такого празднества не бывало со времен Робера де Монтескью [85], и я могу в это поверить – оно обошлось в четыре тысячи фунтов, знаете ли, одна вода для гондол чего стоила. Что ж, пусть эти иностранцы видят, что Англия еще не погибла – это превосходная пропаганда. Я надела все свои бриллианты и подарила Седрику вращающуюся бриллиантовую звезду, управляемую часовым механизмом, он прикрепил ее к плечу – весьма эффектно, должна сказать. Мы необычайно наслаждались каждой минутой, и жаль, что вы не видели тех писем, которые я получила по поводу бала, они поистине трогательны. У людей было так мало удовольствий в последние год-два, и оттого они, конечно, еще более благодарны. Когда мы придем в следующий раз, я принесу фотографии, и вы все поймете сами.
