легче.
— Не волнуйся об этом слишком сильно. Если ты не плохой парень, они тобой не интересуются. Вернемся к моим фотографиям. Пришли мне несколько.
Я сморщила лицо. — Я имею в виду, я хочу. Теоретически? Потому что знаю, что тебе понравится? Но, честно говоря, это не совсем мое. Я не преувеличивала, когда говорила, что не люблю технологии. Я случайно отправила крупным планом свою подмышку. Которая, если ты не заметил, не является подмышкой супермодели. Там происходят какие-то серьезные случайные вещи. Если целлюлит под мышками существует, то он у меня есть. Я бы лучше украсила себя этими прекрасными секс-украшениями, если бы ты был здесь, чтобы помочь мне.
Его смех длинный, горловой и красивый. — Блядь. Ты преступно очаровательна.
По какой-то странной причине этот комментарий заставляет меня думать о Крисе. Крисе, который плакал в мужском туалете и вдруг решил, что влюблен в меня.
— Да. Я настоящая находка.
Что бы Джеймс ни услышал в моем ответе, его голос становится резким и требовательным. — Что это значит?
Его обостренное восприятие становится настолько привычным, что я уже почти не удивляюсь этому. Но все же не хочется копаться в этой конкретной грязи. — Это был просто сарказм. Это ничего не значит.
— Ты знала, Оливия, что ты ужасная лгунья?
Я вздыхаю глубоко и покорно. — Ладно, хорошо. Но не сердись, когда я скажу тебе, потому что ты сам попросил. — Я жду, пока он не зарычит в знак согласия, чтобы продолжить. — Крис сегодня за обедом вел себя очень странно. Он говорил много странных вещей.
Голос Джеймса становится смертельно мягким. — Какие вещи?
О, Боже. — Никакие.
Он настаивает: — Расскажи мне.
Я нервно смеюсь. — Как будто мне нужно немедленно возвращаться в Нью-Йорк.
— Потому что?
Ой-ой. Это прозвучало убийственно. Надо сменить тему. — Потому что он идиот. Забудь, что я сказала.
Наступила долгая, тяжелая тишина. — Он тебе угрожал?
— Нет! — Я делаю паузу. — Я имею в виду, не в том смысле, в каком ты это имеешь в виду.
По телефону доносится звук скрежета зубов. — Я тут волосы на себе рву.
— Вот почему я не хотела ничего говорить. Не хочу, чтобы ты волновался.
— Слишком поздно. Если ты не расскажешь мне все, я вылетаю следующим же самолетом в Париж.
Что во мне так изменилось в последнее время, что мужчины в панике летят через весь мир, чтобы броситься ко мне на порог? — Это не обязательно.
— Будет, если ты не начнешь говорить.
Я сажусь на край кровати и зажимаю переносицу между пальцами, золотая цепочка свисает с бедер. — Он сказал, что если я не вернусь в Нью-Йорк через двадцать четыре часа, он найдет кого-то, кто об этом позаботится.
Не сбавляя оборотов, Джеймс огрызается: — Убирайся из той квартиры! Сейчас же!
Открыв глаза, я хмуро смотрю на стену. — Прости?
— Иди ко мне. Секция 912. На стене возле двери есть клавиатура. Набери свое имя задом наперед, и они откроются.
Набрать мое имя задом наперед, и дверь откроется. Как будто мой рот открыт. Как будто моя голова открыта, потому что она только что взорвалась. — Что?
— Сделай это. Собирай вещи и уходи. Никому не говори, куда ты идешь. Иди в мою квартиру — прямо, блядь, сейчас, — и жди меня там.
Линия обрывается.
Ошеломленная, я смотрю на телефон в своей руке. Мое сердце начинает колотиться. Тревога пронизывает меня изнутри. Глядя на пустой экран, я говорю: — Позвони Джеймсу!
Когда я подношу телефон к уху, он звонит. Он поднимает трубку и рычит: — Черт возьми, женщина...
— Не смей сейчас на меня ругаться! — Я кричу, с красным лицом. — Скажи мне, что, черт возьми, происходит, или я никуда не пойду!
Его дыхание прерывистое. Его слова звучат так, будто он проглотил горсть камней. — Ты сказала, что доверяешь мне.
— Джеймс.
— Ты сказала, что доверяешь мне или нет?
Я смотрю на блестящих бриллиантовых бабочек, которых держу в руках, желая, чтобы я никогда не открывала своего большого проклятого рта. — Да, — неохотно признаю я.
В его грубом выдохе чувствуется оттенок облегчения. — И ты была права. Я никогда не позволю, чтобы тебя обидели, и это моя клятва. Но сейчас меня нет рядом, и для того, чтобы ты была в безопасности, ты должна меня выслушать.
Я кричу: — Почему все так беспокоятся о моей безопасности сейчас? Почему я вдруг оказалась в опасности?
Голос Джеймса затихает. — Это не внезапно, дорогая. Ты была в опасности годами. Ты просто не знала об этом.
Я начинаю дрожать. Мои подмышки становятся влажными. Я не могу контролировать дрожь в голосе, когда шепчу: — Откуда ты знаешь?
— Клянусь, я тебе все расскажу, только, пожалуйста, прошу, иди ко мне домой прямо сейчас. Сделаешь это для меня?
Подтекст тревоги в его голосе наконец заставляет меня решить послушаться его.
Возможно, из-за мольбы. Он не из тех, кто умоляет.
Когда я говорю так, он бормочет: — Спасибо, блядь.
— Но тебе лучше быть готовым ответить на много вопросов, Ромео, — угрожаю я. — И если мне покажется, что ты не говоришь мне чистую правду, я сяду в самолет и вернусь в Нью-Йорк в течение суток.
На этот раз я отсоединяюсь. По крайней мере, я так думаю. Кто может сказать с этим дурацким телефоном?
С глубоким ощущением неверия в то, что это моя жизнь, я кладу цепочку обратно в красивую коробочку, спешу к шкафу, вытаскиваю чемодан и тащу его к комоду. Расстегиваю молнию и начинаю забрасывать вещи. Джинсы, футболки, трусики, все, что я так тщательно распаковала и сложила, теперь летит туда, как мусор.
Опасность. Я в опасности, и так уже много лет.
Какого хрена?
Я не могу ясно мыслить. Ничто из этого не имеет никакого смысла. Единственное, на чем я могу сосредоточиться, это убраться к черту из этой квартиры, которая сейчас имеет гнетущее ощущение тюремной камеры.
Или гроба.
Засунув телефон, который дал мне Джеймс, в задний карман джинсов, я спешу с чемоданом в кабинет Эстель, где хватаю со стола свою рукопись и запихиваю ее во внешний карман на молнии.
Я даже не беспокоюсь о косметике или туалетных принадлежностях. Я просто убегаю оттуда, хватаю сумочку и хлопаю дверью на ходу. Задыхаясь и
