class="p1">— Кончи со мной, малыш.
Он стонет, издавая протяжный стон, когда двигает рукой быстрее, подстраиваясь под мой сумасшедший ритм.
— Я… Я… Бл… Блять… — его слова заканчиваются рыком, когда кожа краснеет, а губы раскрываются, а сперма брызжет на кровать.
Я поглощаю его звуки своими губами, и он вздрагивает, но продолжает крутить бедрами и шлепать задницей о мой пах, пока я со стоном опустошаю его внутри.
— Твою мать… Малыш… — выдыхаю я, прикусывая его нижнюю губу, и он кусает ее в ответ с той же животной энергией. Его звериный оскал совпадает с моим, и он целует меня с таким же жаром, все еще двигаясь навстречу мне и доводя меня до оргазма.
Мы продолжаем целоваться еще некоторое время, пока я не понимаю, в какой неудобной позе он оказался. Он не жалуется на это, но протестует, когда я отрываю свои губы от его губ и выхожу из его задницы.
Его дырочка сжимается вокруг меня, и я стону от этих ощущений. Господи Иисусе. Я могу выжить, трахая его одного.
Мой взгляд следит за спермой, которая вытекает из него, стекая по бедрам и размазываясь по яйцам и члену.
Я встаю на колени позади него, раздвигаю ягодицы его задницы и пирую на нем, слизывая сперму и погружая ее обратно в него.
— Нико… что ты… О, блять… Господи… Бл… Бляяять…
Он извивается, но я кладу руку ему на поясницу, чтобы удержать его на месте.
— Не двигайся, малыш. Мы не можем потратить сперму впустую.
Я прижимаясь к его анусу, и он вздрагивает, когда я слизываю каждую каплю.
К тому времени, как я заканчиваю, его голос становится хриплым, а член — все толще с каждой секундой.
Он вяло переворачивается на спину, его кожа покраснела. Он покрыт потом, а на лице застыло довольное оцепенение. Я облизываю губы, и его взгляд падает на них. Я не могу оторвать взгляд от его распухших губ.
— Ты меня поцелуешь? — спрашивает он осторожно, даже с надеждой.
— Я всегда буду целовать тебя, малыш, — я падаю на него сверху, прижимаюсь к его губам, моя грудь давит на его мышцы, а наши конечности переплетаются.
Брэн приникает к моему языку, поглащает меня, пробует на вкус, пока перебирает мои волосы и путает их.
Поцелуй в лучшем случае небрежный, но это чертовски эротично. Я никогда не целовал никого после секса, но с Брэном это жизненно необходимо.
Я должен поцеловать его, чтобы почувствовать. Чтобы проникнуть под его кожу и разобрать его на части.
До этого ублюдка поцелуи не имели никакого смысла. Теперь это чертов центр моего существования.
— Хочешь, чтобы мы были одни друг у друга9? — спрашиваю я у его рта.
Похоть медленно исчезает с его лица, заменяясь какими-то демонами, которые заставляют его властвовать над собой.
Я проклинаю себя за то, что испортил этот момент.
Он несколько раз моргает и отталкивает меня.
— Ты меня раздавишь.
Я отползаю в сторону, падаю обратно на кровать и подпирая голову локтем.
— Ты не жаловался на то, что я тебя раздавлю, когда твой язык был прижат к моему…
— Господи… — он встает, и я следую за ним так, что оказываюсь перед ним.
— Что скажешь?
— О чем? — он отворачивается, кажется, рассеянно изучая окружающую обстановку, глядя куда угодно, только не на меня.
— Ты, блять, слышал меня, Брэн. Хочешь, чтобы мы были одни друг у друга?
— С чего бы это? Я не хочу с тобой отношений.
Ублюдок. Не могу поверить, что несколько секунд назад я трахался с этим парнем. А теперь мне хочется заехать ему кулаком по гребаному лицу.
— Значит, я могу пойти трахнуть Саймона и десятки других, которые ждут меня в списке контактов?
На этот раз он поворачивается ко мне лицом, и в его кораллово-голубых глазах пляшет угроза.
Да, малыш. Подари мне свой огонь.
— Трахни еще одного человека, и между нами все кончено, Николай.
— Это и есть определение эксклюзивных отношений. Неужели ты умрешь, если скажешь, что хочешь этого?
— Ладно, как скажешь.
Он начинает направляться в ванную, но я сжимаю его запястье.
— Что теперь? — спрашивает он, медленно наблюдая за мной.
— Почему ты так упорно скрываешь свою ориентацию? Быть би или геем — это не табу, знаешь ли. Сейчас не шестидесятые.
— Не твое дело.
— Ты такой придурок. Я просто спрашиваю.
— Не надо. Я же сказал тебе, что это всего лишь физический контакт, так что оставайся на своей стороне. Проблема с моей ориентацией — это моя собственная проблема. Если ты не можешь это принять, я могу пойти к кому-нибудь еще….
— Как, блять, ты это сделаешь, — я хватаю его за горло и наслаждаюсь его пульсацией под моими пальцами. — Мой член — единственный член, на который ты сядешь, понял, малыш?
— Тебе нужно перестать говорить со мной на этом языке.
— Но несколько минут назад ты наслаждался этим языком.
— Я сдаюсь, — он вздохнул. — Отпусти меня, чтобы я мог принять душ.
— Можно мне присоединиться?
— Нет.
— Ты снова собираешься сбежать?
— Я не сбегаю. Я ухожу.
Я отпускаю его с возмущенным вздохом и жду, пока он уйдет в ванную, но он стоит передо мной.
— Не делай этого, Николай. Увидимся утром?
Я издаю утвердительный звук, и он улыбается, но улыбка эта натянутая, как мои гребаные внутренности.
Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но качает головой и проскальзывает в ванную, закрывая за собой дверь на долбаный замок.
Запирается от меня.
Фигурально.
Буквально.
Брэндон
Прошло чуть больше двух недель, и все они прошли как в тумане.
То, что начиналось как временная потеря контроля над собой, категорически переросло в самую трагическую зависимость.
Каждый вечер я говорю себе, что не пойду в пентхаус, и мне удается продержаться несколько дней — кошмарных, совершенно бессонных и абсолютно мучительных дней.
Я погружаюсь в студию, в тренировки, в пребывание вне своей кожи. Изо дня в день мне удается обманывать себя в течение нескольких часов, чтобы потом снова вернуться к ужасающим плохим привычкам.
Кровь и пентхаус. Оба — опасные зависимости разного масштаба.
Оба разрывает меня на части, оставляя в полном отчаянии и не в силах больше смотреть на искаженное лицо в зеркале.
Только одна зависимость может привести меня к гибели. Заставить забыть обо всем остальном, когда он находится рядом со мной. Когда он прикасается ко мне, целует меня, трахает. Я притворяюсь, что моей кожи не существует.
