— Нет, просто немного волнуюсь. Атак — все хорошо.
— Не бойся, все будет в порядке. Положись на меня. Репетировать уже некогда. Запомни несколько простых правил. Когда будешь стоять у щита, смотри прямо на меня и не двигайся. Поняла?
— Да… Сейчас я только немножко отдышусь…
— Кармелита, все-таки что-то с тобой не то… Бледная такая…
— Страшная?
— Нет, что ты! Красивая. Но… если тебе плохо, мы можем отменить наш номер…
— Не надо! Мне уже лучше.
Кармелита улыбнулась, стараясь казаться веселой.
— Как говорит мой отец, если цыган дал слово, он его сдержит. Правда?
— Правда. Слушай дальше, как вести себя у щита. Когда я начну метать ножи — не смотри на них.
— Почему?
— Можешь испугаться и дернуться в сторону.
— Да, хорошо. Буду смотреть только на тебя.
— Правильно. И лучше всего, если ты будешь смотреть на мой лоб, — Миро показал точку. — Вот сюда, где «третий глаз».
— Договорились. Хотя два первых твоих глаза мне больше нравятся.
Миро смутился. И тут же взял себя в руки:
— В глаза смотреть не надо… тогда я не смогу бросить нож…
— Хорошо, Миро. Я все сделаю как надо.
— Скажешь, когда будешь готова.
— Я уже готова!
Увидев, что Миро и Кармелита идут к щиту, Розаура затянула песню, с которой всегда начинался этот номер.
Следователь Андрей Александрович Бочарников едва дождался момента, когда Максиму станет лучше. После чего, напутствуемый пожеланиями врачей: «Сильно не беспокоить, не нервировать и не возбуждать…», вошел в палату.
Улыбнулся лучезарно:
— Здравствуйте. Я — следователь, Бочарников Андрей Александрович.
— А я Максим, — парень слабо улыбнулся. — Извините, руку протянуть не могу…
— Это не страшно. Это успеется. А я вас помню, вы, кажется, приходили в управление по делу цыганки Рубины Задорожной.
— Да, так… — уклончиво ответил Максим.
— Действительно, бог с ним, — дело прошедшее. А новое дело у нас посерьезней. Итак! Судя по ранению, на вас напали спереди?
— Да.
— Значит, вы должны были видеть лицо нападавшего?
— Должен был… Но не видел.
— Если человек ударил вас ножом, его лицо должно было находиться в полуметре от вас. И вы его не разглядели?
— Я хорошо разглядел только нож. Особенно тот, которым ладонь исполосовал.
— Нет-нет, спасибо. О нем можете не рассказывать. Благодаря вам этот нож остался на месте преступления. А как же преступник? Ведь он же находился в полуметре от вас?
— Дорогой Андрей Александрович. Вы, наверно, там, возле гостиницы, редко ходите. Там лампа в фонаре часто перегорает. И потому такая темень, что себя в зеркале не узнаешь… А вы хотите, чтобы я во время борьбы разглядел совершенно незнакомого мне человека…
— Незнакомого ли?
— Вы о чем?
— Да так, ни о чем… Пойду я. Врачи просили долго вас не задерживать. Выздоравливайте!
— Спасибо.
«Кого-то выгораживает, — подумал следователь. — Но зачем? Значит, речь идет о близком человеке».
«Он все понял, — подумал Максим. Да и бог с ним… В конце концов, я пострадавший, а не преступник…»
Бочарников не торопился уезжать из больницы. Где-то тут же должен находиться старик, приятель Максима, который нашел его и вызвал «скорую». Как его там? А, Пал Палыч…
Попросил главврача освободить на полчаса один из кабинетов.
— Здравствуйте. Следователь Бочарников, Андрей Александрович.
— А я Пал Палыч.
— Пал Палыч? «Следствие ведут знатоки». Пал Палыч Знаменский. Ну, вы, как знаменитый «знаток», просто обязаны помочь и моему следствию.
— Хм, — то ли хмыкнул, то ли улыбнулся старик. — Я уж постараюсь.
— Ладно. Давайте во всех деталях. С самого начала. Что вы увидели?
— Максима. Лежит он, а под ним кровь… я сразу «скорую» вызвал, в милицию позвонил.
— Все это хорошо было видно?
— Какое там хорошо. У нас там фонарь вечно перегорает. Темень — страшная. Я, признаться, сначала об Макса споткнулся, не заметил его, чуть сам не упал.
— А кого-нибудь рядом с ним заметить успели?
— Нет. Когда я подошел, один Максим лежал.
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— Хм, тут подумать надо. Дело серьезное — подозревать кого-то. Даже не знаю… Его цыган какой-то разыскивал.
— Как он выглядел?
— Да никак… Молодой парень, симпатичный такой…
— Вот, уже что-то. А опознать этого цыгана сможете?
— Не знаю, не уверен. Мельком видел. И потом — он уехал. Я проследил за ним — так, на всякий случай. А то знаете, цыгане — народ горячий… Чуть что — сразу за ножичек хватаются.
— Да… Цыган без ножа — вроде как и не цыган… Скажите, Пал Палыч, а Максим вообще человек откровенный или скрытный?
— Что вы! Откровенный! Душа-парень!
— А вот мне так не показалось. Я же только что от него, и у меня сложилось впечатление, что он что-то скрывает. Мне кажется, несмотря на темень, он знает, кто на него напал, но по каким-то причинам покрывает этого человека.
— Да нет, ну… Я даже не знаю, что сказать на это.
— А вы найдите, что сказать. Причем не мне, а Максиму. Будет он молчать, дело так и закроем. Но с его стороны это глупо. Если есть человек, который хотел убить Максима, — он постарается довести дело до конца! И в следующий раз ему, может быть, повезет больше.
* * *
Молодые любят болеть. У них вся жизнь впереди. А старикам лежать невмоготу. Рубина — еще совсем слабая — поднялась с кровати и пошла бродить по дому Зарецкого. Ого-го-го. Конечно, Зарецкому вдвоем с Кармелитой не справиться с таким хозяйством. Тут и с Грушей еле управишься.
В гостиной, кстати, наткнулась на Грушу, протирающую пыль.
— Рубина? Зачем ты поднялась?
— Ничего. Мне уже лучше. Еще успею в могиле належаться.
— Тьфу на тебя! Как ты можешь так говорить!
— Про себя можно. Ты лучше расскажи, как вы здесь жили все эти годы?
— Невесело. Баро так и не отошел после смерти Рады.
— Да, он сильно любил мою дочь… Не нашел, значит, другую женщину? Такой видный мужчина, а заживо себя похоронил. Неужели никого не было?
— Многие пытались. Столько красавиц за ним вилось. Мог бы он счастья поискать, да не захотел. После смерти Рады все его счастье в дочери.
— Трудно было ему найти себе новую жену. Наверняка Рамир каждую женщину сравнивал с Радой… А ведь восемнадцать лет прошло…
И обе женщины грустно замолчали.
* * *
С набережной Игорь буквально летел в свою конторку с хорошей новостью.
— Как там? — бросилась к нему Тамара.
